Взвихрённая Русь – 1990

— А что ты хочешь от топтунов? У топтунов и шляпы глухи.

— Второй всесоюзный съезд Советов. Вбегает матрос с автоматом.

— Где тут Ельцин?

Все торопливо тычут пальцами в Ельцина.

— Вот он! Вот он!

Матрос:

— Борис, пригнись!

И по всем остальным пустил очередь из автомата.

— Третий чрезвычайный внеочередной съезд. Горбач предложил первое своё дело уже как президент:

— Кто хочет жить при социализме, те в правую сторону садитесь. А кто при капитализме — в левую.

Все расселись.

Один Собчак[33] мечется по проходу туда-сюда. Не знает, куда и сесть.

Горбач:

— Определитесь, товарищ Собчак.

Собчак:

— И при социализме я жил неплохо, и при капитализме пожить хочется…

— Тогда, — говорит Горбач, — идите к нам в президиум.

— Один новоиспеченный промежуточный руководитель одной ещё соцстранёшки возвращается с консультации у Горбачёва и просит косметолога сделать на лбу родимое пятно. Как у Горбачёва.

— Зачем?

— А здесь, — стучит себя по лбу, — должно хоть что-нибудь быть.

— Вернулся Ельцин из Америки, где огромные супермаркеты-универмаги работают круглосуточно. Задумались наши партийные боссы, как нам сделать такие. Звонят Рейгану:

— Сколько работников нам нужно набрать в этот супермаркет?

— Триста человек.

— О-о! Это будет очень дорого!

Звонят Тэтчер:

— Сколько работников нужно взять в американский супермаркет?

— Двести человек. Не меньше.

Звонят японскому премьеру.

— Вам хватит два салавека, — отвечает тот. — Одна будет стоять у входа и говорить: «Не ходите, всо равно там нисево нету». А вторая на выходе: «Ну, убедились, сто там нисево нету?»

— Сван секретарь вызывает к себе в райком секретаря колхозного парткома.

— Жена на развод подаёт. Почему ты такое допустил?

— Да я импотент.

Сван секретарь не понимает смысла этого слова.

— Ты должен, — говорит, — внимательно к ней относиться. Приласкай её там…

— Да я же импотент!

Сван секретарь стукнул кулаком по столу.

— Ты прежде всего коммунист! А потом твой импотент!

— При отъезде Никсона из Москвы спросили:

— Ваше впечатление о Москве?

— Надо: Москву помыть, мужчин побрить, а женщин неделю не кормить.

— Встретились Горбачёв и Буш.

Выпили по стакашику, стали рисовать друг на друга шаржи.

Нарисовал Горбачёв. Буш спрашивает:

— А почему одно ухо большое, а другое маленькое?

— Одним ухом ты слушаешь парламент, а другим — народ.

Теперь Буш нарисовал. Горбачёв:

— Почему ты нарисовал меня с одной большой грудью и с другой маленькой?

— Одной грудью ты кормишь цк, а другой всех аппаратных чиновников.

— А народ?

— Мы не договаривались рисовать ниже пояса.

— Почему нигде нет мыла?

— Партия отмывается.

— Где проходит граница между развитым социализмом и коммунизмом?

— По кремлёвской стене.

— А товарищ Черчилль хорошо сказал: «Главный недостаток капитализма — неравное распределение благ. Главное преимущество социализма — равное распределение лишений».

— Позавчера пошёл в баню на Соколинке.

В парилке полна коробочка. И холодно. Поддаю, чищу:

— О гады! Замерзают! Друг на друга смотрят и никто не поддаст! Все ленивые, хитрые, научились в перестройку.

Уже жарко, внизу сам чувствую. Но все молчат. Кричу:

— Ка-ак? Чего молчите?

— Все коммунисты, — отвечает один.

— Коммунисты не только молчат. Но и обещают. Выступал Горбачёв у студентов.

— Товарищи! Через год мы будем жить лучше!

Все молчат. Горбачёв напористей:

— Или вы не слышите? Товарищи! Через двенадцать месяцев мы ж будем жить лучше!

Молчание.

— Товарищи! Ну я же говорю, через год мы будем жить ещё лучше!!!

— А мы? — пискнул голос из зала.

— В-выхожу один я на дорогу,
Предо мною даль светлым-светла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу…
Это всё нам партия дала.

— Перестроился комсомол. Раньше всё ему было по плечу, а сегодня по хрену.

— Перестройка, перестройка!
Мы и перестроились.
Как на пенсию пошли,
Песни петь пристроились.

— По дороге мчится тройка:

Мишка, Райка, перестройка!

— Пока народ не перевёлся,

Переведи меня, переведи меня,
Переведи меня на хозрасчёт…

— Я знаю, город будет.

Я знаю, саду цвесть,
Когда советским людям
Дадут чего-то съесть.

Слушкий Колотилкин цепко ловил всякое слово.

Ни анекдотец, ни припевка не уходили от него. Он никого не знал из этих людей, что муравьино рассыпались во все углы Москвы. Но с ними ему было хорошо. Какие-то сладкие нити тянулись от души к душе, от глаза к глазу.

С каждой минутой народу оставалось всё меньше, нити лопались. Безвыходность наваливалась горой, давила к земле.

Наконец Красная опустела от маёвщиков.

Её охватили железными отгородинами, никого не пускали.

Толклись у мавзолея стада конной милиции. Сорили яблоками.

Народу на площадь нельзя, лошадям можно.