Взвихрённая Русь – 1990

Генпре ещё намедни освежил память, ухватил момент, в большой перерыв на самом съезде двадцать третьего мая мазнул Ельцина. А опять, заметьте, по просьбе. Ну раз просят, как отказать? Так и сказал:

— Просят, чтобы я высказался о выступлении Бориса Николаевича Ельцина. Я так понимаю, что это, по сути, его программное выступление… По сути, в нём содержится попытка отлучить Россию от социализма, который ни разу не упоминается в выступлении… И вообще… он как бы одним росчерком пера хочет нас пригласить, чтобы мы распрощались с социалистическим выбором семнадцатого года… Социализму в выступлении Ельцина не нашлось места даже в названии РСФСР. Предложено отныне именовать её Российской республикой. То есть тут предложен отказ от социализма и Советской власти… Но мы что — должны изменить политический строй?

Мина под Ельцина наскребалась очень туго, дохло, зато призыв не подпускать его к власти ясно слышал и глухой.

Теперь тут, на Старой, сгрудились исключительно «наши». Бояться некого.

Установочка была подкинута одна: голосовать против Ельцина!

Кровь откуда хошь — только свалить Ельцина! Если угодно, принимайте это за президентский указ!

Об этом чёрном сговоре наутро не вякнула ни одна газетка. Даже «правдолюбица» «Правда». То всякий генсековский чих мигом разносила по белу свету, а тут целомудренно набрала водички в беззубый, сморщенный роток.

Водички хватило всем ежеутренним газетёхам.

Выборочная гласность цвела на дворе.

15

Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы.

Еф. 5, 16.

Рассеянное любопытство всё-таки выманило, выскребло Колотилкина из дачной уютной щели, и он поехал в город.

Он не знал, куда и зачем ехал. Но знал одно: надо что-то делать, не отсиживаться в затишке, как мышь под метлой.

Необъяснимая воля привела его на Красную площадь.

Площадь была перехвачена. У железных переносных перил тревожно копился народ. По огороженному проходу, как по конвейеру, от «России» уходили в сквозняк под Спасскую башню депутаты.

Нище одетая старуха тихонечко крестила их в спину.

— Зачем вы всё перекрыли? — спросила милиционера женщина, похожая на Куркову, что вела вчера ленинградское «Пятое колесо».

— В целях безопасности.

— От кого вы нас спасаете? От своих избирателей? Вот мой мандат… Уберите ограду.

— Убрать! — подхватила толпа. — Убрать!

— Извините. Я поставлен сюда исполнять порядок. Вам надобен дух закона. А мы приставлены чтить букву.

И женщина, похожая на Куркову, а может, и сама Куркова, со вздохом побрела к зияющему на сквозняке простору в алости стены.

— Россияне! — набатно ударил над площадью могучий бас.

Колотилкин не видел лица говорившего, но отчетливо видел у ограды державно вскинутую руку, протянутую к людям, что шли к Кремлю.

— Россияне! Неужели у вас не дрогнет рука вычёркивать из списка Ельцина? Партия его долго вычёркивала. А народ — вписывал! Партия вычёркивала. А народ — вписывал! Вписывал!! Вписывал!!! Ельцин не святой. Бойтесь безгрешных! Нами слишком долго руководили святые. И вот к чему пришла страна!

Новый голос:

— Ельцин не с партией! Вороны летают стаями. А орёл летает один! И он — наш!

— Товарищи! — в тревоге позвал глуховатый тенорок. — Сегодня надо думать всерьёз. Сегодня переломный день! Помните, Ельцина другого нет!

— Миленькие! — надсадно позвала крохотная женщина, похожая на маленькую девочку. — Голосуйте за Ельцина! Ель-цин!!.. Ель-цин!!!..

И этот плаксивый бабий тонкий голосок громово подхватила в такт вся Красная:

— Ел-цин!

— Ель-цин!!

— Ель-цин!!!

Добросовестно, до хрипи орал Колотилкин вместе со всеми и чем дольше кричал, свету в душе всё плотней наливалось.

Никт о не надеялся увидеть и — все ждали серебристый ельцинский «Москвичок».

Постепенно депутаты прошли. Площадь запустела.

С башни упало десять тянучих ударов.

Пробежала собака, подметала ушами асфальт под гумовскими окнами.

Колотилкин мялся на месте, не знал, чем занять себя.

Ему вспомнилось, что завтра у Аллы день рождения. Он побрёл наугад к ближнему гастроному, Надо хоть какой достать колбасы.

У магазина он увидел старуху, что крестила в спину уходивших на съезд депутатов. Проводив депутатов, уныло вытянула гробиком ладошку.

Они столкнулись глазами. Старуха в замешательстве опустила руку, спрятала за себя.

Колотилкин отдал ей первую попавшуюся под пальцы бумажку. Это была четвертная.

— Только, матя, не стойте здесь.