Взвихрённая Русь – 1990

— Я бы сказал, — с нарочитым отецким певучим укором отвечал военком Дыроколов, — не все у тебя, персик, дома. Разбежались по гостям. И ещё бы я просто сказал: перезрел персик. Перегрелся на московском солнцепёке. Время жар сымет… Ну, чего рыпаться? Кого удивишь? Сейчас вся страна занята разоблачительством. Поветрие чумовое. Ну и что? Повякают, повякают… На ту же жопку и сядут. Старушка Капээсэскина и её подружка древняя Софья Васильевна[85] ещё покажут, где раки зимуют. А на что тебе это внеплановое удовольствие? Глупо. Время от времени какая-то манка нам с тобой сыплется с небес. Как савраска в стойле у яслей жуй ровно и не колыхайся. Сидишь же, хер моржовый, фун-да-мен-таль-но! На красоту! Показательный район. Ни один коммунистик не рванул из партии. И неужели сам первый навяливается выйти первым? Для примера другим? Ни один же дрын-бруевич[86] пока не вышел!

— Это от страха… А в душе многие уже расплевались с твоей старушнёй. Ещё этот путляный Полозков… Неподъёмный крест на шее партии. Кто бессмысленней носит вывеску? Мало, что этот антиалкоголец выкосил кубанские виноградники… Смахнёт под корень теперь и всю компартию в России… Как мне с Полозковым в одной упряжке?.. Рыба гниёт с головы… Сгнила… Не могу я больше… Эта повседневная ложь… Никакого проблеска… Нет больше моего терпения… С чем идти к людям? Что говорить? О светлом будущем впересмешку с фиговой перестройкой болтать? Мне одна в Чернавке показала голую задницу с печку, шлёпнула по ней и говорит: ты, сейклетарь, соперва подмоги мне купить по талонам трусеи, а ужа потома душесладко потолкуем про твой дохлый коммунизьмий… Что я ей мог ответить, если она сама всё знает про ненаглядную коммунистическую перспективу? С ней же родилась, с ней и помрёт… Как в глаза ему, — кинул руку в сторону боковой двери, — смотреть?

— А какие ещё смотрины? Как вчера. Так и завтра.

— Шали-ишь! После Красной… В очередь я в московском стал магазине партийной попкой, а выскочил академиком. Все университеты за час прошёл. Всё услышал, чем живёт народ. Всё, увидел, чего мы достигли!

— А чем тебе не угодили наши достижения? Вон сам Примаков[87] так прямо и доложил по всей форме: «СССР одержал огромные достижения». А ты как посмел засомневаться?

— Ничуть! Что огромные, то огромные. Ну прямо-таки невиданные наши достижения! — Колотилкин напряжённо огляделся из-под ладошки по стенам, вывалился по пояс в окно, ищуще попялился влево, вправо. — Где они? Где? Похоже, остались в Москве на пустых магазинных полках все наши очумелые завоевания социализма, все наши неслыханные достижения. Похоже, там упокоилось и всё светлое будущее, такое светленькое, что его не разглядеть даже вооружённым глазом. А вот пыль на полках видал невооружённым глазом. Своим! Послушай… А может, эта пыль есть и светлое будущее, и «светлая мечта человечества», и все наши достижения, все наши соцзавоевания всей нашей соцсистемы, за что мы так рьяно бились без передыху с семнадцатого года? И до чего, позволь полюбопытствовать, добились? До пустоты на полках, до нищеты в душах!? Так больше нельзя… Эта дебильная перестройка… Горбостройка вечная… Топтушка на месте… Как президент он должен идти на реформы. Как генсек он их перечёркивает. Бесконечная топтушка на месте. Вся надежда на смерть…

«Да, вся надежда на смерть нашей советской системы… компартии… — подумал Колотилкин. — Семьдесят три года отмучились… Ну сколько же ещё можно прозябать такой великой и богатой стране в нищете да в темноте — в свете решений КПСС? От света решений КПСС разве становится светлей наша жизнь? Только наоборот… Россия всё круче погружается в пучину гибели… Пока проклятые Советы и компартию не сломишь, ходу вперёд не будет!..»

И грустно сказал:

— Так дальше нельзя… Уже не воткнуть меня сегодняшнего в себя вчерашнего… Не м-могу!..

— Вызываю неотложку, — обречённо буркнул Дыроколов.

Он осанисто отбыл в соседнюю комнату, к холодильнику, и скоро вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками, почтительно держа их за талии. Здравствуйте, мои рюмочки! Каково поживали? Меня поминали!?

Деловито разлил.

Разломил кружалку домашней колбасы.

Себе взял меньшую дужку.

— Ты чего такой идейный вернулся? — спросил после первой Дыроколов. — Как с партсеминара.

— Потёрся… Столица кого хошь перекуёт. Очередь в магазине посильней всякого съезда. Только теперь и понимаешь, почему там жизнь винтом. А тут болотная тишь да гладь.

— Брамс!.. Пардон, там что, кадрессы откормленней? Белей? Наваристей?

Дыроколов наливал. Дрогнула рука. Горлышко ударило по рюмке. Рюмка не удержалась на одной ножке, опрокинулась.

— Ит ты, запохаживала рюмочка по столику! — и смехом прилёг он слизывать со стола. — У нас безотходное производство! Это у моего соседа зять чистёха. С полу оброненный кусочек хлеба не съест. А я — обдул да в рот. В лето тот чистоплюй у соседа на дачке по спецприглашению. Где прополоть, где подправить что…

— И пока на деревьях пусто?

— Ну! А осенью и на пушку зятька не подпускает. Всё ж слопает!.. Похвались, как там твоя? Всё хорошеет?