We began it all (СИ)

Они завтракают в тишине, почти уютной. Норман так и не спрашивает, что стало причиной её двухдневного затворничества. Он лишь наблюдает внимательно за её чуть усталыми движениями, когда она откланяется на спинку стула и накрывает лоб ладонью, безотчётно растирая кожу до покраснения; за то и дело бесконтрольно уплывающим взглядом, когда её рука останавливается на полдороги, так и не донеся кофейную кружку к губам; за бледными синюшными разводами в районе её запястий, которые изредка показываются из рукавов халата.

Это всё не нравится Норману, но он благоразумно не поднимает эту тему. Если бы мама хотела (если бы она была в состоянии), она сама рассказала бы ему обо всём.

Ей потребовалось почти два десятилетия, чтобы набраться сил и открыться мне о действиях её брата, - мелькает у Нормана в голове, и от мысли, что нечто подобное могло произойти вновь (в который раз ‘вновь’, чёрт побери), что похожая история может заставить Норму снова замолчать на долгие годы, ему делается дурно.

Поэтому Норман старательно удерживает себя от того, чтобы раздумывать над вариантами.

хХхХх

Дилан не объявляется ещё три недели подряд, и дома царит приятный, немного подрагивающий от общих усилий Бэйтсов, покой. В школе же, Эмма продолжает прожигать в Нормане дыры зловещими, обиженными взглядами, демонстративно подпихивает его своим плечиком, сталкиваясь в дверях классов или коридорах, громко заявляет каждому, кто готов слушать, что ничего общего больше с Норманом иметь не желает.

Эмоционально отстраняясь, юноше удаётся игнорировать её вызывающее поведение, но временами, он всё равно ощущает жуткое раздражение её навязчивой реакцией на их «расставание». Девочка, совершенно очевидно, не способна отпустить его достойно, и Норман понемногу копит в себе злость, но не позволяет ей выплеснуться наружу. Он не может позволить себе проколоться в присутствии целого стада. Школа – не лучшее место для решительных действий. Проблемы следует устранять в иных условиях, с хорошей долей продуманности. У Нормана в жизни и так предостаточно неприятностей от поступков, сделанных в состоянии бездумного аффекта, да же? Последствия тянутся за ним шлейфом, тяжёлым и сырым от плохо отмытой крови. И, если судить здраво, то уж Эмма-то точно не стоит того, чтобы рисковать попасться в очередной раз. Посему, Норман упрямо терпит.

Потом, правда, в пятницу прямо перед занятиями, Дикоди налетает на него фурией в холле. Она снова крайне сердита на него – это её привычное состояние в последнее время, так что Норман совсем не удивлён. Он терпеливо молчит, глядя на неё, как на умалишенную, со всей возможной мягкостью, которую способен изобразить.

- Это уже ни в какие ворота не лезет, Бэйтс! – негодует Эмма, размахивая перед лицом Норманна сиреневым листком чуть помятой бумаги. – Ладно, ты писал все те гадости, чтобы довести меня до осознания, какой же ты осёл и мерзавец, чтобы отвадить меня. Но теперь-то! Мы УЖЕ разошлись в разные стороны, какого чёрта ты продолжаешь изводить меня своими дурацкими безумными фантазиями? Ты совсем псих, да? Это такой вид морального давления?!

Норман ни слова не понимает, о чём идёт речь, так что, вместо расспросов или отрицания, которые только спровоцировали бы взвинченную девочку на новые обвинения, Норман просто ловит её за запястье и отнимает листок, чтобы посмотреть причину её столь острого недовольства.

На яркой бумаге есть несколько разнящихся текстовых блоков, распечатанных на принтере не самого лучшего качества (судя по подтёкам тёмной краски с нескольких краёв листа). Само содержание послания выглядит довольно-таки устрашающе, даже если только пробежаться взглядом по основным моментам. Даже для Нормана, который, в общем-то, довольно часто проигрывает в своей голове вещи, от которых у многих по спине пробежал бы холодок.

Но одно ясно совершенно точно, и нуждается в прояснении.

- Я не писал тебе этого, – говорит Норман ровно. – Как и предыдущих угроз, о которых ты говорила. Это был не я. Может, я и не хочу быть твоим другом, но и навредить тебе… каким-либо из перечисленных способов… я не хотел бы тоже.

На мгновение Эмма сомневается, но затем в её глазах отражается уверенность – она верит Норману, частично и потому, возможно, что жутко хочет ему верить. Она несколько раз вдыхает и выдыхает свой с таким трудом усваиваемый воздух, чтобы успокоиться и, возвращая себе анонимку, проговаривает:

- Значит, это всё-таки не твоих рук дело. – Норман мотает головой. – Ясно. Это хорошо. Я рада, что это не ты. Такие ужасы… Я рада, что это не ты.

- Но кто? – задумчиво интересуется он, и Эмма неловко пожимает плечами.

- Когда я уходила вчера, мой шкафчик был пуст. Придя сегодня, я обнаружила внутри это письмо. Оно уже не первое. Были также оставленные прямо в моей сумке. Но никто не может точно сказать мне, видели ли они кого-то конкретного, подозрительно снующего поблизости, или нет. Несколько одноклассниц сказали, что, может такое быть, что они видели мельком какого-то мальчишку, но они не уверены. Ну, мальчишка, странные угрозы, вот я и подумала…