We were the Champions...(СИ)

Джон на мгновенье поднял взгляд на него, но тут же опустил его обратно на пол. Ему был неприятна атмосфера, воцарившаяся в помещении, неприятен этот разговор, неприятна ситуация в целом. Он практически ничего не мог сказать Данииле. Возможно, было рисковано принести сумки к нему в квартиру, но собственная мать выперла его из дому и велела не возвращаться до тех пор, пока у него не появятся хоть какие-нибудь мозги. Слышать подобные слова от родной матери было не то что неприятно, а противно, ужасно и шокирующе, даже если их отношения не отличались лаской и добротой. Все-таки он считал себя человеком не глупым, да он был ребенком в теле взрослого, но не глупцом. Возвращаться к этой женщине не хотелось. Будет прекрасно, если Акинфеев его не выгонит, но в это Джон практически не верил. С ним тяжело жить. И матери, и Даниле. Нужно найти работу, начать поиск собственного жилья, наконец, просто повзрослеть, но все это было так сложно совершить, когда рядом, на расстоянии вытянутой руки, был такой щедрый, добрый Акинфеев. Да чаще всего он был вредным, злым и непонимающим, но ссорились по-настоящему они редко. Джон считал, что ему просто несказанно повезло, что рядом оказался Даниил. Правда, также он считает, что на этом его везение закончилось, и именно из-за этого, он считает, только из-за этого он встретился с теми людьми, связываться с которыми не стоило, а стоило просто обойти их дальней дорогой или придумать что-нибудь ещё.

Джон еще раз взглянул на Акинфеева, что волнуется так за него. А он даже не может ничего ответить ему. Или же Даниил волнуется за свою шкуру? Нет, не может этого быть. Подняв взгляд на него, Джон пожимает плечами и вновь устремляет взор в пол.

— Во что ты, черт побери, вляпался, Джон?!

========== Часть 11 ==========

Он привычно входит в кабинет врача ЦСКА, предварительно постучавшись. На лице сразу появляется счастливая улыбка, хотя казалось, что после тяжелейшей тренировки он не сможет даже сделать её подобие. Ева нахмурившись, сидит за столом и ест шоколадку, которую ей подарил тот таинственный ухажер недели две назад. Он успевает разглядеть кабинет, интерьер которого всё равно не меняется, присесть на стул напротив девушки и сосчитать до десяти. Саша всё-таки вежливо намекнет на свое присутсвие, кашлянув. И только после этого Евангелина удивленно посмотрит на него.

— Привет! — постаравшись придать голосу радость и бодрость, произносит футболист.

— Привет! — буркает Акинфеева и, надув губы и сложив руки на груди, демонстративно отворачивается от него.

Саша удивленно посмотрел на девушку, в голове подбирая возможные причины подобному поведению. Не найдя нормального оправдания, он всё-таки интересуется: в чем собственно дело? но Ева лишь бросает на него обиженный взгляд, а потом вновь отворачивается. Он задает этот вопрос ещё несколько раз в разных вариациях, надеясь, что она не выдержит и всё-таки нормально ответит ему.

— А то ты не знаешь! — Евангелина вскидывает руки, а после вновь входит в роль обиженной девочки.

— Не поверишь! Но я действительно не знаю!

— Ты всё рассказал ему!

В помещение врывается напряженная тишина и заполняет собой весь кабинет. От неё становится неудобно, мерзко и противно на душе, Саша возможно бы почувствовал ее, если бы не был обескуражен. Что он рассказал? И — главное — кому? В последний раз он виделся с Евой утром на медосмотре, и с тех пор парень разговаривал только с Серегой по поводу романа какого-то писателя, фамилию которого он в жизни не выговорит, и тетей Любой, поварихой, которой он пожаловался на страшный голод из-за того, что утром толком не позавтракал. Но из-за этого Ева навряд ли бы стала на него сердиться. Врач продолжала смотреть на него обиженными, блестящими от появляющихся слез глазами. Волна стыда нахлынула на него и потопила всего за несколько секунд. Волна стыда за действие, которое — Сашка ещё не понял — совершал он или нет.

— Подожди… Успокойся… я ничего такого никому не говорил. Да я и не разговаривал сегодня ни с кем толком-то! Только с тетей Любой и Серегой…

— Серегой? Игнашевичем? — затаив дыхание, уточнила Ева, кулачком вытирая слезы, — но… он ведь женат… Женат ведь?

— Что? Да. Ты же виделась с ней. Подожди… А зачем тебе знать об этом? Я, кажется, только что окончательно запутался. Проясни мне: что я сказал и кому?

— Ему! Ты сказал, что мы установили камеры! И поэтому он перестал приходить…

— Но я никому не рассказывал о камерах. Я же пообещал… Да и не знаю я, кто он… — последнее, конечно, ложь, но во благо. Не выдавать же!

— Ты врешь!

— Нет, правда, никто не знает о камерах…

— Почему тогда он перестал приходить?

— Я не знаю…

— Ты лгун. Уходи!

— Но, Ева…

— Уйди, рабочий день прошел, и ты можешь идти куда душе угодно, а мне нужно побыть одной.