Читаем Weird-реализм: Лавкрафт и философия полностью

39. Скорее волею случая, нежели по умыслу

«Большинство фермеров просто знали, что такие-то горные районы издавна считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания, и чем дальше от них держаться, тем лучше. Со временем вошедшие в привычку обычаи и соображения экономической выгоды столь глубоко укоренились, что поселенцам более не было смысла выходить за границы своих мест обитания, а запретные горы так и остались необитаемыми — скорее волею случая, нежели по умыслу» (WD 419-420; ШТ 304)

Подобно композитору, сочиняющему фугу, Лавкрафт продолжает сплетать ограниченное количество базовых стилистических элементов в небывалые комбинации. Первое предложение здесь — это уже знакомый нам элемент, дополненный новой техникой во втором предложении.

Люди (как и волки, собаки и лошади) иногда тоже наделяются невербальным чутьем на угрожающее положение вещей. В этом пассаже имеет место именно такой случай. Не просто одно-два места ощущаются как опасные, но более смутные и обобщенные «такие-то горные районы». Никакой конкретной причины избегать этих мест не приводится, за исключением невысказанного ощущения, что они «считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания» и вообще — «чем дальше от них держаться, тем лучше». Из одного из прошлых примеров мы уже знаем, что такое предложение можно испортить, перегрузив его конкретикой. Например: «Большинство фермеров знали, что в таких-то горных районах имели место исчезновения и даже убийства. В частности, в двух таких районах было зафиксировано семнадцать смертей только за период 1750-1800 годов. Также зафиксировано сорок шесть случаев, когда люди возвращались из этих районов живыми, но в состоянии, близком к безумию, и измученными какой-то странной лихорадкой». Проблема с этой пародийной версией в том, что столь детально описанная судьба жертв звучит далеко не так пугающе, как смутное ощущение более глубинной и неисповедимой судьбы. Другая проблема в том, что подобного рода заметные бедствия, прекрасно известные силам рационального просвещения, были бы признаны слишком радикальными, чтобы с ними мириться, и вызвали бы общественное расследование, а возможно, и действия органов правопорядка или служб здравоохранения. Но то, что пагубное влияние этих горных районов остается туманным, позволяет нам пребывать в еще большем страхе перед возможными последствиями от их посещения, а заодно объясняет, почему до сих пор ничего не предпринималось для разрешения этой ситуации. От смутных ощущений всегда можно отмахнуться как от пустого суеверия. И действительно, именно такова судьба народной мудрости в рассказах Лавкрафта: городские власти высмеивают и отмахиваются от нее, но смутные деревенские страхи фермеров, лошадей и волков оказываются куда реалистичнее [официальных версий].

Но подлинным ключом к этому пассажу является второе предложение. Это новаторский ход в прозе Лавкрафта, и, если мне не изменяет память, это единственный подобный пассаж в его работах. То, что поначалу приняло форму смутных, но полностью обоснованных страхов, отражается на выборе мест расселения в горах Вермонта. И учитывая, что новые поселения обычно основывают на местах поселений, существовавших ранее, дальнейший рост вермонтского населения и промышленности («вошедшие в привычку обычаи и соображения экономической выгоды») бессознательно подкреплял первоначальный страх перед некоторыми вредоносными районами, ведь жители избегали этих мест уже скорее по привычке, нежели из страха. Короче говоря, демографическая карта современного Вермонта всецело определяется «иррациональными» страхами деревенских жителей прошлого. В этом смысле не только крестьяне, моряки, теософы, лошади и волки обладают большим космологическим знанием, чем просвещенные ученые, но даже чистые демографические факты отражают мудрость, недоступную нашим самым сверхсознательным политикам и профессорам литературоведения.

Также этот пассаж можно рассматривать как вариант фрагмента о водохранилище из подраздела 15. В «Цвете иных миров» не попадающая в поле сознания городская инфраструктура вот-вот приведет к тому, что чудовищный цвет с фермы Гарднеров проникнет в систему водоснабжения Аркхема. В настоящем примере инфраструктура словно невольно прислушалась к шепоту перепуганных сельских жителей и приобрела привычку исключать смутные кошмары и ужасы из зоны своего распространения. Строителям аркхемского водохранилища следовало бы прислушаться к ранним поселенцам и строителям Вермонта.


40. Слишком прозаичны

«И чем больше я поднимал на смех подобные теории, тем с большим упорством мои упрямые друзья отстаивали их, добавляя, что даже без влияния древних мифов недавние сообщения слишком недвусмысленны, последовательны, подробны и прозаичны, чтобы от них можно было просто отмахнуться» (WD 421; ШТ 306 — пер. изм.).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука