«Работа велась на западе, вблизи хребта Королевы Александры, и Лейк, как биолог, признал отпечаток весьма странным и наводящим на размышления, хотя, на мой взгляд геолога, это было неотличимо от некоторого волнового эффекта, обычно характерного для осадочных пород» (ММ 488; ХБ 467 —
В рассказах Лавкрафта роль ученых, как правило, заключается в том, чтобы проводить ни к чему не ведущие испытания, а затем с недоумением пожимать плечами. Писатель изображает ученых как людей, находящихся в целом на верном пути, но гораздо менее развитых, чем люди с низким [социальным] статусом (моряки-чужестранцы, теософы, ведьмы, безумные арабы), получившие тем или иным способом прямой доступ к реальности. В отрывке, приведенном выше, разворачивается иной аспект: здесь впервые — и, быть может, единственный раз — Лавкрафт помещает разногласие между учеными в центр своего повествования. Биолог прозревает в камне следы движущихся форм жизни, а геолог называет это типичными формациями сланца, в которых нет ничего удивительного. В конце концов правда оказывается на стороне биолога, но такая реабилитация приносит ему мучительную смерть.
Философ Бруно Латур неоднократно писал о спорах в науке[88]
. Когда факт установлен должным образом, к нему относятся как к монолитному, гладкому «черному ящику» без внутренних частей и без истории. Выражаясь словами Латура, «кому придет в голову, указывая формулу воды H2O, ссылаться на статью Лавуазье?»[89]. Формула воды ныне стала очевидной данностью. То же можно сказать и о большей части наших геологических знаний о горных породах (хотя геология как наука, в основном созданная с нуля Лайелем, существует не так давно[90]). Определенные медицинские симптомы прямо указывают на конкретные заболевания; определенные тонкие ароматы отличают качественное вино от «бормотухи». Непосредственная связь между объектом и его качествами считается нормой, и развитие науки основывается на существовании такой связи: наука расширяет наше тонкое мастерство работы с каталогом изолируемых качеств, принадлежащих тому или иному объекту.В случае научного спора все совсем по-другому: мы имеем дело с новым объектом или феноменом, вызывающим затруднение, которое требует, чтобы мы заново осмыслили само отношение между вещью и ее качествами. В данном случае диспут разворачивается вокруг видимых знаков на горной породе. Автор описывает отметины как «наводящие на размышления» и ранее — как «странный бороздчатый треугольник, размером в фут по большей стороне» (ММ 488; ХБ 467). Для Дайера в этих бороздах нет ничего особенного, они принадлежат к хорошо известному семейству «волновых эффектов». Лейк, можно сказать, производит метафору, отвязывая от геологических процессов их обычные качества и привязывая их к некоему смутно ощущаемому каузальному агенту не-геологического порядка. «Твоя душа — как тот пейзаж...»[91]
Верлена превращается у Лейка в «след неизвестного существа как тот волновой эффект». Эти качества кажутся геологу хорошо известными, но его противник привязывает их к другому и, кроме того, неизвестному объекту. То, что Кун называет «нормальной наукой», замирает, и мы оказываемся на грани так называемого «сдвига парадигмы»[92], когда из самой сердцевины существующей науки начинает выпирать новый неизведанный объект и обыденной толчее качественного развития приходит конец.Одержимость Лейка не ослабевает и не отклоняется от цели. Для тех, кто знаком с произведениями Лавкрафта, следующий отрывок — уже причина для беспокойства: «...Он [Лейк —