Wo alle Strassen enden (СИ)

— Может, тут? — предложил Готтфрид, кивая на просторный пятачок. Он открыл окно, чтобы лучше рассмотреть обстановку. Там уже стоял свеженький “Опель” с партийной эмблемой, в окнах виднелись люди, а из хриплых динамиков над дверями какой-то забегаловки доносился какой-то джаз.

— Давай, — легко согласился Алоиз. — Пониже немного, конечно. Но выглядит довольно надежно.

— Если не лезть во всякие заброшенные здания, — поддакнул Готтфрид.

Они шли по узкой улочке вдоль нагромождения лавчонок, забегаловок, магазинчиков, большая их часть была открыта. На них смотрели по-разному: кто-то стремился зазвать к себе гостей в партийных мундирах, кто-то кривился, кто-то делал вид, что они — пустое место.

— Ну и лабиринт, — покачал головой Готтфрид, когда они вышли на очередной перекресток. Улочки петляли, и порой перекрестки представляли собой пересечения не двух дорог, а больше. — Как бы не потеряться. Надо было прихватить с собой клубок пряжи.

— Какой клубок?

— Мне мать какую-то сказку в детстве читала. Не помню точно, но там был лабиринт и чудовище. И посланный туда человек вышел благодаря тому, что его возлюбленная дала ему клубок пряжи.

— Что-то никто не одарил тебя клубком, Готтфрид, — недоверчиво проговорил Алоиз.

— Тебя, знаешь ли, тоже!

— Прямо по больному, — вздохнул Алоиз. — И не стыдно тебе? А еще друг, называется.

Они вышли на небольшую площадь, очень похожую на рыночную. К их огромному удивлению, там не было ни души. Воздух словно застыл, тишина показалась неестественной и давящей, низкий потолок верхнего яруса угрожающе навис над самыми головами.

Холод пополз по спине Готтфрида.

— Знаешь, — протянул Алоиз, — давай смываться отсюда подобру-поздорову. Не нравится мне тут…

— Правильно не нравится, партийная шавка! — откуда-то от ближайшей стены отлепилась фигура, одетая в темно-серый, почти черный комбинезон. В руках фигура держала увесистую железную трубу.

Готтфрид оглянулся — он помнил, откуда они пришли, нужно было срочно делать ноги! Но с той стороны от стен отделились еще две фигуры. Они были в таких же комбинезонах, перчатках, а на головах у них были подобия глухих шлемов с прорезями для глаз.

— Не оглядывайся, — прокаркал еще один — Готтфрид сбился со счета, сколько их выросло из темноты. — Не поможет. Вы еще пожалеете, что на свет родились.

— Мы уже пожалели, уважаемые товарищи! — заявил Готтфрид. — Мы очень пожалели, разрешите нам идти?

Существа разразились лающим смехом.

— А он смешной! — заявило еще одно существо, судя по голосу, женщина. — Мне нравится! Давай отдадим его старине Груберу? А?

Готтфрид вздрогнул — он понятия не имел о том, кто такой старина Грубер, но, судя по контексту предложения, ему это ничего хорошего не сулило.

— Не буди лихо, женщина! — рявкнуло еще одно из них.

Откуда-то спереди раздался утробный вой и тяжелая поступь.

— Разбудила, сука безмозглая, — возмутился кто-то еще. — Вот теперь нам его успокаивать.

— Зачем? — возразило еще одно. — Отдайте Груберу этих.

— Они нам пока живыми нужны, идиот! — рявкнул первый. — Нам партия за них дорого заплатит! Утихомирьте его!

Трое отделились и пошли на звук. Издалека донеслась какая-то возня, вой, рычание и ругань, но вскоре все стихло.

— Только можно я вот этому, хорошенькому, сначала веки швейцарским ножичком отрежу? — взмолилась женщина, указывая на Алоиза. — Как такой же, как он, гестаповец проклятый, моей сестре на моих глазах!

— Ты определись, на чьих глазах веки-то обрезал — на твоих аль сестриных, — глумливо протянул очередной.

— Отставить! — снова рявкнул первый. Женщина было метнулась к насмешнику, ну тут же застыла и поникла, ссутулив тощие плечи. — Ну что, партийчики… Готовы ответить за грехи братьев?

Готтфрид вздрогнул — он знал одного человека, способного отрезать жертве веки. Но этот человек не был гестаповцем.

— Погодите! — Алоиз поднял руки. — Расскажите, чего вы хотите! Может, мы попробуем…

— Вы? Попробуете?! — протянул первый. — Да если мы вас сейчас отпустим, вы к нам своих приведете, а нас потом… — он рубанул ребром ладони по горлу. — Думаете, нам хорошо?!

— Никому не хорошо гнить заживо! — прокричал Готтфрид. — И это можно облегчить! Я знаю, как!

Он очень надеялся, что попал в точку. Это был их крохотный шанс на жизнь — лишь бы с ними вышли на торг. Он сделает антирадин, он добудет реактивы, он… Да все что угодно, лишь бы их оставили в покое!

— Знаешь? — первый рассмеялся. — Раз знаешь — расскажешь.

— Отпусти — и не только расскажу, еще и лекарства принесу! — уверенно отчеканил Готтфрид. Это далось с трудом — от волнения ему свело челюсть, по спине градом катился пот.

— Зачем же мне тебя отпускать? — первый явно веселился. — Мои тебя обработают так, что ты и тут расскажешь.

— Не расскажу, — Готтфрид дернул головой. — Я не помню! У меня рецепт.

— О, мои ребята заставят тебя вспомнить, — пообещал первый. — Они у меня знаешь какие! Один — художник, разрисует — родная мать не узнает! Второй — музыкант! На каждой струне поиграет, нужный звук настроит! Третий — скульптор.

— Вы не понимаете? — вмешался Алоиз. — Любая неточность в рецепте сделает из лекарства яд!