Wo alle Strassen enden (СИ)

— Здесь камеры, Штайнбреннер, — покачал головой Готтфрид. — Далеко не все руководство разделяет твое мнение относительно меня.

— О, смотри-ка! Фридляйн! Мою фамилию выучил! Поверь мне, червь дерьмоглазый, — он оскалился, — мне здесь можно все. Был бы ты невиновен — не попал бы сюда. Впрочем… Оставлю-ка я вас. Может, поговорите с подружкой, — он кивнул на лежащую без движения Магдалину. — А, я забыл предупредить. Говорить она уже толком не может! Но ее показания записаны. Могу и видеофиксацию по доброте душевной подкинуть. Это уж повеселее партийной порнографии, верно?

Едва за Штайнбреннером с лязгом захлопнулась дверь, Мария нетвердой походкой направилась к Магдалине. Готтфрид с трудом поднялся на ноги, но подойти не решался.

— Господи… Что за кошмар… Бедная девочка! Он не человек! — Мария разрыдалась. — Готтфрид! Что нам делать?!

— Мы вряд ли ей поможем, — Готтфрид покачал головой. — Мы говорили, что он…

— Но чтобы настолько… — Мария заламывала скованные руки, слезы потекли по опухшему лицу. — Что сделать? Как сделать, чтобы… Чтобы ей больше… не было… — Мария всхлипнула.

— Как убить? — Готтфрид посмотрел на нее. — Тут тебе виднее. Я никогда ничего подобного не делал. Да и здесь камеры.

— Нас осудят за милосердие? — Мария подняла на него мокрое от слез и крови лицо. — У вас не Партия! Я всегда знала… Но чтобы так… Это не должно было существовать, господи, никогда не должно было существовать! Это должны были выжечь каленым железом! — она упала на колени и принялась бить браслетами наручников по каменному полу.

— Стой, руки разобьешь! — крикнул Готтфрид.

Она не слышала.

Готтфрид опустился перед ней на колени, стараясь не смотреть на Магдалину.

— Готтфрид, — Мария затихла и подняла голову. — Давай свернем ей шею. Это не очень сложно.

— Я не могу…

— А дать ей умирать вот так — можешь?

Они подползли к Магдалине. Она дышала поверхностно, с хрипами, присвистом и бульканьем. Ее порванные губы шевелились. Глаза, воспаленные, пересохшие — открытые — смотрели с невыразимой болью.

— Она что-то пытается сказать, Готтфрид!

Они вглядывались в ее губы и слушали хрип, пока Мария не воскликнула:

— Простите? Магдалина, ты просишь прощения?

Та едва заметно кивнула.

— Готтфрид… Она просит прощения! У нас… Этот говнюк… Он… — Мария задохнулась в рыданиях.

— Девочка моя… Ты нас прости… Прости…

Мария устроила израненное лицо Магдалины между предплечьями с упором на браслеты наручников.

— Готтфрид… Удержи ее плечи. Сильнее. Ляг на нее. Скорее…

Его рвало. Он не мог остановиться — казалось, в нем и желчи-то больше не осталось. В голове все отдавался эхом ужасный хруст. Готтфрид не знал, что сказать. Не знал, что делать. Он знал — Штайнбреннер вернется. И их с Марией будет ждать такая же, если не худшая участь, как Магдалину.

— Они списали меня со счетов, — прохрипел он. — Слышала Штайнбреннера? Им уже все равно.

— Но ты невиновен! — возразила Мария.

— Невиновен.

Готтфрид едва подавил желание рассказать ей все: и про дневник отца, и про антирадин, и про существо. Но вовремя осекся — камеры взирали на них сверху равнодушно, но были готовы зафиксировать каждое слово.

— Они прицепились к тому, что я сказал зараженным. Что у меня есть рецепт антирадина. Но у меня его нет! Я не биохимик. Я им сказал это тогда, чтобы они отстали. Чтобы отпустили. А ни о каком Сверхчеловеке… Адлер! — ахнул Готтфрид, на сей раз совершенно искренне. — Адлер! Он говорил о ребенке из четверни! Но ни о каком Сверхчеловеке. Он, конечно, что-то говорил про адаптации.

Мария прижалась к нему и погладила по руке:

— А по остальным вопросам?

Готтфрид надеялся, что она понимает его игру. И охотно продолжил:

— Дозиметристы обнаружили повышенный уровень радиации. Не знаю. Вот уж не представляю. И ведь мою лабораторию обыскивали, и тоже ничего не нашли! Хотя реактивы пропали.

— А кто еще там работал?

— Хорошие надежные люди, — твердо проговорил Готтфрид. — И потом, никто не оставался позже меня. Точнее, нас с Алоизом.

Последнее было слишком легко проверить. Поэтому стоило говорить как можно более честно.

— Тебя точно никто не мог подставить?

— Точно.

Готтфрид подумал было про Айзенбаума, но ни за что не стал бы называть его фамилию. Во-первых, он не пожелал бы никому попасть в это проклятое место. Разве что Штайнбреннеру. Во-вторых, покажи он на Айзенбаума, у того появится формальный повод сказать, что Готтфрид свел его в могилу так же, как Фридрих Веберн Людвига Айзенбаума. А Готтфрид отчаянно не хотел давать Айзенбауму-младшему такой повод.

Дверь скрипнула, и Готтфрид почувствовал, как всем телом вздрогнула Мария. Он пытался унять пробравшую его дрожь — если это вернулся Штайнбреннер, то очень скоро его молчание лопнет, словно мыльный пузырь. Но это оказался Фукс.

— Я вызову к вам врача, — он кивнул на Марию. — Веберн, вам обязательно было до этого доводить? Вот вас осмотрят, я вернусь, и расскажете все без утайки. Или вы ничего не вспомнили? — Фукс подозрительно уставился на Готтфрида.