XX век Лины Прокофьевой

Дым. Всю ночь в Москве жгли бумаги, которые не хотели оставить, – продолжала Лина Ивановна. – Шли слухи, что немцы уже на подступах. Я сказала Святославу: «Пойдём, нам надо достать что-нибудь съедобное». Мы прошлись по Покровке и нашли варенье из розовых лепестков, которое можно было класть в чай, и сушёные грибы. Покупали любую пищу. Магазины были пустые, но можно было купить бублики, сушки, сухое печение, баранки, иногда солёные. Их продавали на верёвочке, и мы вешали их на шею. У нас были талоны от Союза композиторов, по которым можно было получать американское масло. В большинстве гостиниц на эти талоны давали обед или ужин.

Потом магазины закрылись. Многие уехали из Москвы. К вечеру всё пустело. Тишина. Пошли слухи, что немцы не продвигаются, на дороги положили противотанковые шипы, но это было опасно и для тех, кто уезжал. Не было газет, только радио. Люди уезжали за город, чтобы накопать мешок картошки. Им нужны были в обмен ботинки. Они отдавали бриллианты за мешок муки. Крестьяне были очень умелые. По радио передавали сведения о позициях, у меня была карта с флажками, и я их передвигала. Никто не знал, почему немцы отказались от идеи войти в Москву. А в Ленинграде люди превращались в ледяные статуи.

Когда прошла опасность, что придут немцы, мы обнаружили, что многие люди остались, и снова начались концерты. Я ходила на репетиции. Монотонный голос Левитана прерывал их сообщениями о воздушной тревоге. Вой сирен возвещал о бомбардировках.

Про один из эпизодов военного времени мы читаем в воспоминаниях Святослава Прокофьева. Действие происходит уже в 1942 году. Ненадолго приехавший из эвакуации Сергей Сергеевич Прокофьев остановился в гостинице «Националь». В канун 1943 года скончался его друг и сотрудник, много с ним работавший, Николай Эрнестович Радлов. Святослав пришёл на панихиду, которая происходила в Выставочном зале МОСХ и увидел, что среди присутствующих отца нет. Он позвонил матери, и Лина Ивановна посоветовала сыну позвонить Сергею Сергеевичу. Святослав позвонил. «Отец пришёл, он стоял у гроба растерянный, отчуждённый. Я не решился к нему подойти».

– Старые друзья не бросили на произвол судьбы Лину Ивановну с детьми, – рассказывает Святослав Сергеевич. – Держановский пригласил нас к себе на дачу. Это было летом 1941 года, когда все ещё верили, что война скоро закончится, и всё станет по-старому, как в доброе мирное время.

Я помню, Держановский говорил: «Вот немцы займут Москву, тогда мы, дворяне, поднимем голову».

– Он пригласил к себе на дачу Вас, Олега и маму?

– Да, но в основном маму, конечно. Вечно ворчал, такой недовольный. Обиженный судьбой.

– Он был раньше издателем?

– Да, в двадцатые годы он был издателем музыкального журнала, такой передовой журнал был, «Музыка» – есть переписка у папы с ним. Лето 1941 года мы провели у него. Больше не жили на дачах во время войны. Оставались в Москве. Я кончил институт в 49-м году, значит я в 43-м поступил. Никаких дач. Потому что были то лесозаготовки, то когда освободили Ленинград, я добровольно попал в группу, которая занималась Павловском. Описывали, что сохранилось, что разрушено. Обмеры делали для будущих реставраторов. Это был 45-й год.

– А мама?

– Мама? Очевидно, всё-таки тоже в городе оставалась. Я даже не помню. Во время войны приходилось нелегко. Мама работала для карточек. Настроение царило тяжёлое. Известно, что немцы были под Москвой. Я помню, как сейчас, 16 октября, когда прямо перед окнами на Покровке шло массовое бегство, – все бежали из Москвы. Как бывает демонстрация, но когда она ещё не построена. Прямо поток шёл. Это бежали. Чисто по-русски. Не зная куда – но вон из Москвы. Остатки в магазинах, – всё было сметено.

– Мама была подвержена панике.

– Да нет. Она считала, что её не тронут, что немцы культурные люди. Страха не испытывала.

– Вы продолжали ходить в школу?