XX век Лины Прокофьевой

Сергей Олегович Прокофьев сызмальства был очевидцем встреч Авии с Тихоном Николаевичем в течение всего периода жизни Лины Ивановны в Москве после того, как её выпустили из лагерей. Мне было интересно, что он думает об этом:

– В четвёртом подъезде нашего дома твоя семья жила в квартире 48, а семья Т. Н. Хренникова – этажом выше, в квартире 50. Я и по твоим рассказам, и по рассказам твоей мамы, и самой Лины Ивановны знаю, как часто и Соня, и Авия, и, бывало, маленький ты, поднимались в эту квартиру, чтобы по-хорошему, по-добрососедски поговорить о том о сём, обсудить всё непредосудительное, «неопасное», о чём так интересно было поговорить и с Линой Ивановной, и с Тихоном Николаевичем. Многое в жизни складывается из устойчивых впечатлений детства или юности. Мне казалось, что Т. Н. Хренников относился к Лине Ивановне очень хорошо. Может быть, это страусова политика думать таким образом? Я ведь сама читала те обличительные речи Хренникова, которые он произносил в адрес Прокофьева после печально известного постановления 1948 года. При том достоверно известно, что Прокофьева он боготворил. Может быть, менее известно, что в 1937 или 1938 году были арестованы два брата Тихона Николаевича, и он уже пожизненно был «на крючке КГБ». Всё же вопрос об их отношениях остаётся для меня открытым. Конечно, в те времена ничто нельзя было рассматривать однозначно, а ты был мальчиком – когда Авия уехала, тебе было всего 20 лет, и тебя занимало совсем другое. Но какое впечатление от этих отношений осталось у тебя? Мне кажется очень интересным то, что рассказала об этом твоя мама:

«Лина Ивановна часто заходила к Хренниковым, они её очень любили, у неё случались стычки с Кларой Арнольдовной, потому что Лина Ивановна была невероятно правдива и отвечала возражениями на любую коньюнктурную реплику. Прямая и резкая, она могла категорически не согласиться с любым собеседником, и я никогда не наблюдала в ней ни малейшей фальши или хитрости. Она или изначально была такой или считала, что как жена Прокофьева обязана говорить правду.

Очень мужественный человек. Никогда не рассказывала про лагерь. Вычеркнула его из жизни. Говорила только, что допросы вёл Рюмин. И ещё одна деталь: в её камере непрестанно, день и ночь, не прерываясь ни на секунду, звучала песня „Полюшко-поле“. Это она рассказывала мне лично. Она её не могла больше никогда слышать, и выяснилось это так: однажды её передавали по радио, и Лина Ивановна попросила немедленно выключить радио. И тогда она мне об этом рассказала».

– А ты что скажешь, Серёжа?

– У них были действительно добрые отношения, можно даже сказать, искренняя дружба. Чисто по-человечески Тихон Николаевич относился к ней хорошо, но он был генерал, как называла таких людей Мария Степановна[94], и он должен был выполнять тайные и явные инструкции и, прежде всего, проводить линию партии. В соответствии с этой линией он, вероятно, препятствовал в своё время её поездкам за границу, её выезду.

В мае 1969 года в Париже по адресу основной квартиры Сергея Прокофьева, где он жил с женой и детьми, на доме номер 5, по улице Валентен Аюи, должно было состояться открытие мемориальной доски в его честь: «Здесь с 1929 по 1935 год жил композитор Сергей Сергеевич Прокофьев». Министр культуры Франции Андре Мальро лично пригласил Лину Ивановну на открытие памятной доски. Для выезда требовалась характеристика[95]. Характеристики давал так называемый Первый отдел или попросту местный филиал КГБ. Ведал о том Хренников или не ведал, но только Лине Ивановне дали плохую характеристику, – без этих условных обозначений – и она не смогла поехать.

Как было принято в СССР, под это дело множество чиновных лиц отправились на престижное для русской музыкальной культуры мероприятие – ещё бы, как не съездить в Париж за государственный счёт – не было только хозяйки квартиры.

Трудно предположить всё-таки, что решение приняли без участия Тихона Николаевича. Положение было трудное: Сидела? Сидела! Реабилитирована, носитель ненужной информации, свободолюбивая, доверять нельзя. Безопаснее не пустить.