XX век Лины Прокофьевой

В сущности можно сказать, что я был её постоянным спутником. Помню, как сопровождал её в концерт или в театр уже из квартирки на Кутузовском. Любому походу предшествовало создание своего портрета, некий ритуал „наряжания“. Авия создавала свой портрет, не позволяя торопить себя (Боже упаси!). Портрет создавался медленно. И вот наносился уже последний штрих, как вдруг оказывалось, что до начала оставалось пятнадцать минут. Тогда срочно впопыхах вызывалось такси или ловили машину и неслись что было сил.

Авия замечательно одевалась. У неё была портниха Маша, и всё шилось на заказ для того, чтобы сидело на ней без сучка без задоринки. Она одевалась не просто красиво и элегантно, она одевалась артистично, как настоящая артистка! И даже когда появилась „Берёзка“, всё равно всё всегда ушивалось и переделывалось по фигуре до миллиметра. Дело не только в том, насколько хороши были или как сидели вещи, – в манере Авии одеваться всегда присутствовал артистизм, обращавший на себя внимание не только в России, но и за границей. Её внешний вид был не только безупречен, но артистичен.

С ней было очень приятно ходить на концерты, в оперу, на балеты, в театр, потому что она это делала совершенно особым образом, это было частью ее жизни.

На концерты Авия ходила не только чтобы отдохнуть или насладиться, но это было частью её профессии. Она всегда жила в сознании, что она – вдова Прокофьева, и хотела представлять Прокофьева на каждом музыкальном событии, это входило в её обязанности, приезжал ли какой-то пианист или оркестр из-за рубежа или это была какая-то российская постановка, впечатления эти она переживала так, словно вместе с ней невидимо на концерте должен был присутствовать Сергей Сергеевич. Она это делала как бы и для себя, и для него тоже. Конечно, она и сама всё это любила и наслаждалась музыкой и общением. Она всё-таки была профессиональным музыкантом, училась в Ла Скала, пела сама и разбиралась в музыке. Поэтому походы с Авией на концерты имели вот такой особый характер, и я вспоминаю о них с большим удовольствием.

Думаю, чаще всего мы ходили в Большой зал консерватории. Я Авии бесконечно благодарен за то, что образован в этой области, потому что в детстве и юности слушал много хорошей музыки.

У неё были свои суждения, которые могли быть и достаточно резкими, но она знала, что и как нужно сказать и стремилась никогда никого не обижать. В более узком кругу Авия могла высказаться довольно резко. В целом же её настрой был положительным. У неё редко бывало совсем отрицательное мнение о каком-то произведении. Если это не было уж совсем какое-то музыкальное безобразие…

– Ты знаешь, как часто мы встречались с Линой Ивановной в Москве, – мы говорили о многом. Но по сути дела получается, что тогда я знала о Лине Ивановне в основном то, что касалось повседневности, сиюминутных интересов, увлечений и т. д. Только теперь становится очевидным, сколь малая часть её жизни заключалась в этом. Что бы тебе хотелось рассказать об Авии, как ты её называешь, в свете того, что мы знаем теперь?

– И в жизни, и в быту Авия была чрезвычайно мужественным человеком. Помню, она однажды сломала руку, а вечером был какой-то приём, она даже не пошла к врачу, ей просто перебинтовали руку, к которой нельзя было прикоснуться, поскольку это вызывало страшную боль, и она так и пришла на этот приём и просидела до конца как ни в чём не бывало. Она как бы не признавала, не желала признать власть над собой физической боли.»

Серёжина мама Софья Леонидовна рассказывает нам о похожем эпизоде: