XX век Лины Прокофьевой

Пока Прокофьев с Головановым и Диким обсуждали второй акт спектакля, Цуккер заехал за Линой и увёз в студию Станиславского на «Царскую невесту». Работа с Головановым и Диким закончилась только к одиннадцати часам, и хотя из студии много раз звонили и ждали там Прокофьева, он поехал домой в виду позднего часа. Пташка вернулась лишь в половине первого, так как спектакль затянулся, а в гардеробе была такая толкотня, что невозможно было получить шубу. «Я на неё обрушился, что из-за её выездов я не могу вовремя ложиться спать, между тем завтра с утра нужно много заниматься. В результате на сон грядущий поссорились.»

На другой день, конечно, помирились. Постановка «Царской невесты», в особенности режиссёрская работа, произвела на Лину сильное впечатление. Она сказала Цуккеру: «Вот в таком театре я хотела бы работать». Цуккер ответил: «Отлично. Хотите, завтра же подпишем контракт».

Прокофьев замечает, что ради этого Лина готова была бы переселиться в Москву.

В эти дни по стечению обстоятельств, связанных с опозданием на репетицию Фейнберга, Прокофьев вновь встречается с Павлом Александровичем Ламмом, впоследствии его близким другом и помощником. Знакомство с ним восходит к первым композиторским выступлениям в Москве. С П. А. Ламмом сыграло злую шутку его немецкое происхождение, повинное в его драматической судьбе. Сосланный в незапамятные времена на Урал, он перекладывал в восемь рук все существующие русские симфонии. Уже вернувшись, он продолжал этим заниматься. Павел Александрович уже вышел в люди и заведовал Музсектором, когда последовали новые интриги, аресты, обыски, скандалы и пр. В тот момент он был профессором консерватории, и по средам у него собирались музицировать лучшие музыканты.

Наши доблестные органы не дремали. Прокофьевым занимался чрезвычайно элегантный и воспитанный тов. Гирин, который возглавлял паспортные приключения. Он поднимал свои акции разного рода сказками. Они-де заступились за Прокофьева, так как в газете появилось сообщение о том, что Прокофьев ходатайствует о советском подданстве. Они, мол, его опровергли. Однако этого опровержения никто не увидел. Видно, сами и опубликовали свою заметочку, сами и осудили в разговоре с Прокофьевым, но в печати своего мнения не высказали. Всему этому Сергей Сергеев особого значения не придал.

У кого только не побывали супруги! 5 февраля за ними зашёл Цуккер и повёл их в гости к Каменевой, сестре Троцкого, жене советского посла в Риме, главе Общества культурных связей с заграницей. Она жила в Кремле, так что супруги познакомились с системой пропусков. На всей территории по выражению Прокофьева «почтение носилось в воздухе». К Каменевой пришли Карахан и Литвинов с женой. Так как все присутствующие искренне любили музыку, Прокофьев охотно согласился немного поиграть для них. Потом Карахан и Литвинов внимательно расспрашивали Прокофьева о жизни заграницей и желали разнообразных сравнений. Прокофьев был осторожен и в то же время правдив. Тогда же он проявил свой независимый характер в ситуации, невозможной ни в одном обществе, кроме большевистского. К концу вечера явился сын Каменевой и его жена, очень молодые, а жена – просто девочка. Эта девочка попросила Прокофьева поиграть лично для неё. Об этом попросила Прокофьева и Каменева. «Уже поздно и я устал», – отвечает композитор. Девочка настаивает. Прокофьев предлагает ей прийти на другой день на его концерт. Она не может. Ну тогда на другой… Нет, она никогда не может. Каменева присоединяется к дочери, но Прокофьев неумолим. Он насмешливо замечает, что «с принцессами крови» так не полагается обращаться, но рад, что проучил девчонку.

Тут оказывается, что уже поздно, и пропуска уже недействительны. Что делать? Выручает Литвинов, который не живёт в Кремле и тайным образом вывезет супругов оттуда, так как его машину не проверяют.

Мадам Литвинова несёт в руках свои ботиночки, чтобы не запачкать ковра, и говорит: «Как я люблю этот тихий Кремль».

В лимузин садятся Литвинов с женой, Прокофьев с Линой и Карахан с Цуккером. Литвинов, Карахан и Цуккер предъявляют часовым свои постоянные пропуска. Литвинов довозит Сергея Сергеевича и Лину до Метрополя.

Дома супруги, как принято, делятся впечатлениями.

Пташка спрашивала о любезном чёрном господине, который тряс ей руку. Прокофьев назвал Карахана.

Вопрос Лины пришёлся на расцвет деятельности известного советского дипломата Л. М. Карахана, которому суждено было в империи Сталина пополнить собой ряды приговорённых к смертной казни и расстрелянных в 1937 году.

С женой Литвинова Айви Вальтеровной у Лины произошёл интересный разговор: Литвинова пожаловалась, что в Париже очень трудно с шофёрами, все шофёры там – белые. Лина собиралась рассказать, что в Нью-Йорке тоже в основном белые шофёры, но Айви Вальтеровна продолжила свою мысль: каждый третий – врангелевский офицер, может не захотеть вести в советское посольство, а то и надерзит.

Усиленно звала Лину в гости.