Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Два очень разных автора, Ханна Арендт и Эдвард Сайд, полага­лись на одно редкое понятие, которое использовали независи­мо друг от друга. Это понятие, «worldliness», трудно перевести на русский язык; здесь я буду писать «жить в миру» (хотя думал и о более творческих решениях, например «мировитость»), а в качестве антонима буду использовать «безмирность». Изучая «человечность в темные времена», Арендт рассказала, как люди реагировали на коллапс публичной сферы навязчивым сближением друг с другом, как они принимали «тепло» за «свет» и жили в «безмирности», которая является «формой вар­варства» (1968:13). Также занимаясь темными временами, Сайд протестовал против популярной идеи, согласно которой лите­ратура имеет собственную жизнь, отдельную от истории, поли­тики и других мирских занятий (Ashcroft, Ahluwalia 1999: 33; Wood 2003: 3). Интерес к миру так же важен, когда читаешь Арендт и Сайда, как когда читаешь Гоголя или Конрада. Но на земле всегда есть несколько миров. Во времена холодной вой­ны их было официально три.

Три мира

Начав свою работу в годы холодной войны, Эдвард Сайд определил ориентализм как способ обращения Первого мира с Третьим. Из этой формулировки выпал Второй мир. Во вве­дении к «Ориентализму» Сайд выделяет Холодную войну — «эру исключительно бурных отношений между Востоком и Западом» — как самое важное из исторических обстоятельств, сделавших возможным его исследование. И действительно, идея трех миров впервые появилась около 1955 года, выражая тревогу Запада по поводу возраставшей популярности СССР в бывших колониях западных империй — влияния Второго мира на Третий (Sachs 1976; Pletsch 1981; Moore 2001). В 1970-х го­дах СССР все еще сохранял это влияние, давая Сайду основания утверждать: «Вряд ли ошибусь, если скажу, что "Восток"... неиз­менно означал опасность и угрозу, шла ли речь о традицион­ном Востоке или о России» (2006: 45). Таким образом, в этой вводной части своей книги и со ссылкой на холодную войну Сайд объединил традиционный Восток (Orient) и нетрадици­онный — Россию в одном понятии, «Восток» (East). Однако все последующие главы были посвящены исключительно отноше­ниям Запада с «традиционным Востоком». Осмысление нетра­диционной части востока откладывалось на будущее.

Говоря о традиционном Востоке, который простирался от средиземноморского побережья до Индийского и южной час­ти Тихого океана, то есть вдоль южных границ Российской империи, Сайд показывал, что европейская политика в этой части Востока сопровождалась настойчивым вниманием пуб­лики к захваченным территориям, обезличивая их обитателей на основе ориенталистских стереотипов. Знание о жителях колоний определяло мир тех, кто управлял ими, и сами мето­ды управления. Великие тексты «западной традиции» не были «невинными», но постоянно обращались к имперскому и коло­ниальному опыту. Сайд критиковал традиционный ориента­лизм за то, что тот представлял Запад и Восток как самодоста­точные платоновские сущности, раздваивавшие имперское воображение, превращая его в «манихейский бред».

Современные авторы скорректировали многие аргументы Сайда. На примере Британии Дэвид Кэннедайн (Cannadine 2001) продемонстрировал, что культурный обмен между мет­рополией и колониями на самом деле был двусторонним. Бри­танский «орнаментализм», который подражал индийцам на кухне, в моде или в духовных исканиях, был скорее правилом, нежели исключением. Еще важнее было то, что в своих колони­ях британцы предпочитали замечать скорее подобное, чем от­личное, чтобы иметь дело со знакомыми иерархиями, а не с экзотическим и опасным беспорядком. Исследуя германский колониализм, Рассел Берман (Berman 1998) показал, что в дру­гих западных империях, за пределами Британской и Француз­ской, культурная логика ориентализма была иной. Согласно Берману, немецкие ученые и миссионеры более внимательно относились к коренному населению и не отказывали ему в че­ловеческом достоинстве в такой степени, в какой это делали их французские и британские коллеги. Ориентализм, таким обра­зом, не был единообразной культурной моделью, но менялся в зависимости от обстоятельств места, времени и происхожде­ния. Хоми Баба (Bhabha 1994) расшатал саидовское противо­поставление имперских господ и колониальных подданных, обратив внимание на парадоксально творческие аспекты коло­ниализма. Благодаря его трудам культурная гибридизация ста­ла популярной темой в постколониальных исследованиях. Если Франц Фанон и Эдвард Сайд описывали «манихейское проти­вопоставление» колонизаторов и колонизуемых, предметом внимания новой волны постколониальных исследований ста­ли огромные «серые зоны» и «срединные образования» (Cooper, Stoler 1997). Наконец, Гаян Пракаш отметил связь меж­дулогикой Сайда и трехчастной картой мира, унаследованной от эпохи холодной войны. «Даже если мы признаем, что три мира соединились в единую дифференцированную структуру, запрос на ее критику остается актуальным», — писал Пракаш (Prakash 1996: 199).