Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Рожденный в деревне Мотол под Пинском, Вейцман в гла­зах Бальфура выглядел экзотичным. Тот знал, как разговаривать с восточными людьми, и придирчиво расспрашивал Вейцмана; но и Вейцман хорошо знал свое дело. Он разговаривал с Баль- фуром не просто от имени чужого племени, но как представи­тель народа невидимого и неизвестного, народа, который не может говорить сам за себя. Десять лет спустя, став министром иностранных дел, Бальфур вручил Вейцману свою знаменитую декларацию, выражавшую британское «сочувствие сионистс­ким устремлениям» и поддержку создания в Палестине «наци­онального очага для еврейского народа». Это не означало со­здания еврейского государства. Бальфур проводил политику по аналогии: ведь российская черта оседлости тоже не подразуме­вала государственности для евреев. Безгосударственный народ перемещался из-за нарушенной черты рухнувшей Российской империи за новую черту, проведенную Британской империей. Декларация Бальфура была подписана 2 ноября 1917 года, за пять дней до большевистской революции. Цель этого докумен­та была двоякой — создать британский протекторат для евре­ев в Палестине и предотвратить политический взрыв в России, где большевики, часть которых была евреями, думали о сепа­ратном мире с Германией.

Так вышло, что Вейцман и Бальфур стали близкими друзья­ми, что напоминает историю Робинзона и русского князя. Не выдерживая практического применения, менялись и эссенци- алистские теории Бальфура. «Люди Востока» включали теперь и пинского еврея, и иерусалимского муфтия: оба были важны для британской политики в Палестине. Да и сама восточная политика Британии, включавшая теперь и Восточную Европу, была иной. Население Востока состояло из разнообразных групп, между которыми правительство Бальфура посреднича­ло во имя империи. Этот Восток не был миром платоновских сущностей, а скорее напоминал витгенштейновскую констел­ляцию образов, людей и территорий. Между ними не было ни­чего общего, кроме воображаемой, одинаково далекой дистан­ции, отделяющей их от Тринити-колледжа в Кембридже, где Бальфур учился на юриста.

Если для Киплинга Россия была мифическим врагом, кото­рый всегда угрожал, но так и не вторгся в Индию, то Джозеф Конрад в детстве пережил российское господство в своей род­ной Польше. Для взрослого Конрада российская колонизация была пространством катастрофы, уже совершившейся и всегда вновь ожидаемой, преступным разделом единого тела, «мировой с медведем». Поразительно, что в первой книге Эдварда Сайда «Джозеф Конрад и автобиографический вымысел» (Said 1966) практически игнорируются мучительные отношения Конрада с Российской империей, которые стали одним из центральных элементов его биографии, вымысла и автобиографии (см. гла­ву 11). Критик Бальфура и Керзона, Киплинга и Конрада, Сайд не заметил их одержимости Россией, низведя их многомерные миры до традиционного, одномерного ориентализма.

Дядюшкин урок

Во вселенной Сайда не было места Второму миру. Рисующие картину его неожиданно одинокой, аполитичной юности, ме­муары Сайда подсказывают возможное объяснение. Для подро­стка, росшего в семье арабов-христиан в Иерусалиме и Каире, отгороженного от реальной жизни богатством отца и любовью матери, пробуждением стала египетская революция 1952 года. После переворота отец Эдварда лишился значительной части бизнеса, а мать стала ярой сторонницей лидера революции Гамаля Абделя Насера, все более сближавшегося с СССР. Семнад­цатилетний Эдвард стал свидетелем и участником семейных споров о политике — Холодной войны в миниатюре. Его сим­патии были на стороне матери, хотя он не соглашался с ее «со­циалистическим панарабизмом» (Said 1999: 264). Противопо­ложный полюс воплощал, однако, не отец, занятый делами, но еще один родственник — Чарльз Малик, муж тети.

Философ, учившийся у Хайдеггера, и государственный дея­тель, составивший вместе с Элеанор Рузвельт текст Всеобщей декларации прав человека, Малик был выдающейся фигурой. Посол Ливана в США, позже Малик занимал должность ливан­ского министра иностранных дел, а в конце 1950-х — предсе­дателя Генеральной Ассамблеи ООН. Сайд называл его «хариз­матической» и «поляризующей» фигурой. Визионер и космополит, Малик был истинным воином холодной войны. Ведущей темой его речей и памфлетов был антикоммунизм.

Илл. 2. Чарльз Малик и Элеанор Рузвельт работают над текстом Всеобщей декларации прав человека, 1948. Эдвард Сайд мог быть среди этих детей.