Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Замечательная книга Сайда о Фрейде заканчивается самым неожиданным образом — панегириком Исааку Дойчеру, тоже «еврею, но не иудею», поляку, ставшему британским поддан­ным, критиком сталинизма и сионизма, автором фундамен-

416тальной биографии Троцкого. Фрейд выбрал Моисея, а Сайд — Дойчера: оба евреи, но не сионисты; подлинные европейцы, но не люди Запада; борцы с идолами, преданные революционеры... Этот удивительный выбор — свидетельство интереса позднего, зрелого Сайда ко Второму миру.

Часть II ПИСАТЬ С НАЧАЛА

Глава 3

В погоне за Рюриком

«Повесть временных лет» рассказывает, как в IX веке некие се­верные племена не смогли миром разрешить свои споры и пригласили варяга по имени Рюрик принести порядок в их «обильную землю». Согласившись, Рюрик дал начало первой российской династии Рюриковичей, которые правили вдвое дольше Романовых. «Происхождение — это молчаливая нуле­вая точка, замкнутая в себе самой», — писал Эдвард Сайд. Миф о происхождении доминирует над тем, что проистекает из него, подобно тому как центр в имперской мифологии доми­нирует над периферией (Said 1985: 318, 372). Автором «Повес­ти временных лет» считают монаха XII века Нестора, хотя един­ственное, что о нем известно, — это то, что он автор «Повести». В современном языке выражение «начать от Рюрика» означа­ет говорить не по делу, обращаясь к дальним истокам пробле­мы вместо того, чтобы предложить ее решение. Еще в 1841 году критик Виссарион Белинский жаловался, что «имена Рюриков, Олегов, Игорей и подобных им героев наводят скуку и грусть на мыслящую часть публики» (1954:5/94). Невзирая на это пре­дупреждение, я вновь обращусь к спорам о Рюрике, имея в виду примечательный и спорный образец — курс лекций Ми­шеля Фуко о французской историографии (2005).

Пригласить Левиафана

В 1818 году, прочитав новейшую на тот момент версию этой истории, генерал Михаил Орлов, герой Наполеоновских войн и будущий бунтовщик и каторжник, писал другу:

Я читал Карамзина. Первый том мне не пришелся по сер­дцу... Зачем же он в классической книге своей не оказыва­ет того пристрастия к отечеству, которое в других про­славляет? Зачем хочет быть беспристрастным космополитом, а не гражданином?.. Зачем говорит, что Рюрик был иноземец? Что варяги не были славянами? Что находит он похвального в призвании иностранца на пре­стол Новогородский? Что лестного в том, что Рюрик хо­дил по России, с варяжскими войсками, собирать дань для варягов? (1963: 57).

Как и создание Российской империи, написание ее истории было международным проектом, против которого выступал зарождавшийся русский национализм. В исторических трудах национализм находит воплощение так же, как в романах и га­зетах. Как и романы, исторические труды тоже плоды «капита­лизма печатного станка», только их читают как правду, а не вымысел, и они тоже формируют тело нации, даже если их все время переписывают и они противоречат друг другу (Anderson 1991; Hroch 1985). Во время войны и мира поколения россий­ских подданных читали истории Рюрика. Кем был он, кем были его спутники? Историей занимались из-за патриотического желания больше узнать о своей стране и получить назидатель­ные уроки, полезные для военной и гражданской службы; и при этом все учебники и все курсы российской истории начина­лись и начинаются с Рюрика. Мало удивительного, что вокруг его этнического происхождения шли яростные споры, а ос­тальные аспекты его истории игнорировались.

Первым российским автором, опубликовавшим «Повесть временных лет», был Василий Татищев (1686—1750), историк- любитель и чиновник, автор увлекательный и недостоверный (Толочко 2005). Имперский администратор общей компетен­ции, Татищев строил шахты и подавлял бунты старообрядцев на Урале; усмирял калмыков на Волге и киргизов в южных сте­пях; управлял Астраханской губернией, граничащей с экзоти-

Илл. 3. «Прибытие Рюрика в Ладогу». Три брата — Рюрик, Трувор и Си- неус — получают «дары» мехами от славянского племени. Виктор Васне­цов. 1909. 

ческим Востоком. Петр I приказал Татищеву составить карту новой империи, но географии он предпочел историю. Рыться в архивах для него было все равно, что рыть шахту, а писать историю — что делать металл: все было нужно империи. Пози­тивистски настроенные историки следующих двух столетий не понимали — или, понимая, не одобряли — этой органической связи между национальной историей и имперской политикой. Но, замыкая этот круг к началу XX века, Павел Милюков, акаде­мический историк, который помог свергнуть Романовых, при­знавал, что деятельный Татищев и его способ писать историю были ему ближе, чем вся позитивистская традиция, лежавшая между ними (Милюков 2006: 35).