Девушка едва шевелится и чувствует рядом с собой теплое тело. Итон спит, закинув руку за голову и вытянувшись на постели. Простыня сбилась вокруг его поясницы, обнажая ступни и икры ног, мерно вздымающуюся и опадающую грудь, края татуировки на спине. Трис так и замирает. Смотрит на его спокойное во сне лицо, на чуть приоткрытые губы и подрагивающие веки — Тобиасу что-то снится. Она улыбается и осторожно, аккуратно шевелится, стягивая со своего тела часть простыни, желая спустить ноги на пол, бесшумно одеться и выскользнуть из комнаты Четыре.
Трис разучилась чувствовать смущение. Она даже почти привыкла к своему нескладному телу, к изобилию родинок и такой белой коже. Она больше не чувствует себя постыдно обнаженной. По крайней мере, не рядом с Тобиасом. Она знает, что они нарушают правила. Ведь ее не должно быть здесь. Она, как все рядовые солдаты и простые афракционеры, должна быть в общей спальне, ворочаться на жестком матраце, пытаться взбить подушку, давно превратившуюся в камень, и чувствовать подземный холод. Но она здесь, в этой простой комнате на широкой кровати рядом с любимым человеком.
Наверное, она счастливая. Смутное время настало в Чикаго, пошатнулись все привычные устои, грядет война, а может она уже идет. Скрытая, латентная, не столь очевидная глазу обывателя. Но иногда она забывает обо всем. Просто не помнит, кто она такая, ради чего здесь. Она помнит лишь губы и руки, теплую улыбку, слова, что шепчут ей на ухо, ласковые, тихие, идущие от самого сердца. Будь ее воля, она бы провела в кольце рук Тобиаса Итона всю жизнь, была бы по-женски слабой, мягкой и податливой. Была бы женщиной, которой рядом с ним стала. Но Трис Приор не может себе этого позволить, поэтому она тихо садится на постели и отбрасывает край простыни.
Чужая рука обхватывает ее запястье быстро и крепко. Девушка чувствует знакомую хватку мужских пальцев и поворачивает голову.
— Сбежать удумала?
Тобиас еще не до конца проснулся. Взгляд его несколько расфокусирован, но Трис видит, как по кромке его глаз скачут искры проказы, сущей шалости. Она широко улыбается и едва склоняет голову на бок.
— Отпусти мою руку, — просит девушка.
— Нет, — и хватка мужских пальцев становится лишь сильнее.
— Тобиас, — улыбается, почти мурлычет, и копна ее светлых волос падает Приор на лицо.
— Повтори еще раз. Мне нравится, как мое имя звучит из твоих уст.
Она улыбается, кончики ее губ дергаются в жесте той единственной улыбки, что она дарит лишь ему.
— Тобиас, — рот ее размыкается, звуки вылетают легко и просто.
Молодой человек дергает Приор на себя. Трис взвизгивает от неожиданности, врезается в жилистое, поджарое тело, ладонью упирается в широкую грудь, пытаясь встать и приподняться. Но Итон ей этого не позволяет. Он тянет ее на себя, заставляя оседлать, стать так близко, что лишь сбившаяся ткань простыни мешает им.
— Трис, — шепчет он, поднимая руку, пальцами касаясь ее щеки, ведя по ней фалангами, смотря в искрящиеся глаза. Когда они целуются, сталкиваются языками, почти зубами, она ерзает на нем так нетерпеливо, порывисто. Девичья ладонь ползет выше, пальцы оставляют на мужской коже горящий след, а он прижимает ее к себе сильнее, заставляя прогнуться в талии, пальцем прочертить линию спины и выдохнуть ему в губы, когда хватит силы оторваться. Трис чуть опускает голову, и Тобиас оставляет мягкий поцелуй на ее лбу.
— Знаешь, — тихо говорит он, лаская пальцами ее волосы, пропуская длинные, растрепанные локоны меж фаланг, — я бы хотел лежать здесь, чувствовать вес твоего тела и не вставать.
Девушка поднимает голову, смотрит на любимое лицо, улыбается.
— Но мы не имеем на это права, — заканчивает Приор за него.
— Да, черт возьми, — раздосадованно отвечает он, и все равно сжимает Трис в объятиях, садится так резко, что тонкая простыня сползает с женской груди, и тугие кнопки сосков прижимаются к его горячей коже.
— Тобиас, — ее сбивчивый шепот на ухо, — что ты делаешь?
— Я бы любил тебя до тех пор, пока ты бы не стала молить меня остановиться, — говорит он, целуя ее плечо, а Трис смеется. Чисто и красиво.
— Это звучит словно строки из дешевого бульварного романа.
— А мне плевать, — и она хохочет еще громче, замирает, в ворохе простыни, сбитой ткани около поясницы, с этими беспорядочно разбросанными локонами, горящими глазами, едва приоткрытыми, манящими губами, чуть припухшими от его жадных поцелуев ночью и того, как он дразнит ее утром.
— Нам надо вставать, — говорит Трис в самый рот Четыре, — будем благоразумны.