You raped my heart (СИ)

Кристина молчит, все еще несколько не в себе после того, на что нарвалась. Это ведь был не секс. Это было что-то много больше и много опасней. Может поэтому, вены на мужских руках так вздуты, и вся фигура источает бешеную, дикую опасность. Кристина закрывает глаза. Ей почему-то становится страшно. Все не так. Неверно. Не с этим человеком. Ей не нужно так дрожать в его объятиях, так желать его, так тянуться к нему. Сегодня было сверх, перебор, край. Если она промедлит, то не сможет уйти, придется отдирать с мясом. Ей необходимо к друзьям. С информацией в голове и на языке, со знаниями, дальше от Эрика, потому что все это — особенно то, что было только что — не приведет ни к чему хорошему. Не с ним. Кристина не вчера родилась, чтобы этого не понимать. А от того, что все становится вот так, лишь больнее, лишь хуже. И глаза жжет. До самых слез.

Эрик одевается и уходит через некоторое время. Когда, кажется, берет себя в руки окончательно. Она лишь наблюдает через полуприкрытые веки. И сама Кристина принимает решение. Единственно правильное, как ей кажется. То, которое стоило принять давно.

Кристина намерена вернуться к друзьям.

Комментарий к Глава 41

Песня, которую слушала и под которую танцевала Кристина, это La Pigiatura из фильма “Укрощение строптивого” с Адриано Челентано и Орнеллой Мути. Песня действительно старая, но прекрасная.

========== Глава 42 ==========

В шесть утра еще едва брезжит рассвет. Полоса девственно-розового света зарождается на востоке и постепенно, словно огромное полотно, накрывает все небо, мешая цвета и палитры, будто смешивая краски. И вот розовое перерастает в сиреневое и лиловое, а потом все синеет, наливается голубизной. Восход над сонным, выщербленным бомбами и выжженным войной Чикаго действительно прекрасен. Природе нет никакого дела до крови и боли, которую солнце неизменно освещает день за днем, нет дела до трупов, которые свалили горой и еще не успели закопать в землю или предать огню, и запах гниения распространяется на несколько миль. Долетает он и до верхнего этажа наполовину разрушенной высотки. Эрик ведет носом и вновь склоняется к крану. Бежит обжигающая ледяная вода, и мужчина подставляет под нее голову. Это отрезвляет, вправляет мозги, возвращает мир на привычные места. Ни девчонки, ни паскудного чувства там, за грудиной — ничего. Эрику нравится так жить, и он хочет продолжать жить так дальше.

Капли застывают на лбу, носу и щеках, попадают на шею и плечи. Эрик проводит пальцами по шраму над бровью, по тому, что зашивали девичьи руки. Не болит. Хорошо зашила. Умная, ладная, хорошенькая сучка. Мужчина морщится. Он засовывает в рот сигарету и прикуривает, облокачивается о раковину и смотрит в окно. Его грязные, жесткие, пошлые мысли о Кристине — та единственная защита, что осталась от этой своевольной, своенравной девчонки, сладкой, как молочный шоколад, пахнущей жизнью и женщиной. Эрик — не дурак. И не врет себе. Он закончил это делать еще в далеком детстве, когда мальчишкой верил Алисе, говорившей, что родители вернутся, но они не вернулись. Он закончил это делать тогда, когда Фрэнк повторял, что все будет хорошо, что они заживут иначе, начнут с чистого листа, перевернут страницу, заляпанную кровью. Но трупы женщины и ребенка все еще дымились, и плоть, и мясо, и кости — все это было разнесено двумя залпами дробовика. Эрику было всего шесть, а он уже понимал гораздо больше, чем большинство шестнадцатилетних. Ложь себе — хуевая привычка. И от нее стоит избавиться как можно раньше. Лгать можно и даже нужно окружающим, но не внутри.

Мужчина с наслаждением тянет сигарету под мерный стук часов на тумбочке. Стрелка едва сместилась с шести утра. Эрик подносит свои пальцы к носу. Они до сих пор пахнут девчонкой, ее дыркой, широко разведенными ногами, стонами прямо ему в глотку. Эрик прикрывает глаза. Всего лишь на мгновение. Чтобы, мать вашу, справиться с собой, взять себя в руки, не позволять образам и желаниям брать верх. Контроль, самодисциплина — святые вещи в любом мире, даже в таком вшивом, как этот. Сладкая, сочащаяся, томная Кристина, лучшая подружка Трис, этого Стиффа, сучки Четыре, недоделанного героя. Эрик злится. Сжимает руку в кулак, легким движением отправляет сигарету в раковину, где та, намокая, тут же тухнет. Эрик смотрит на себя в зеркало.

Ты сошел с ума.