You raped my heart (СИ)

Эрик бросает взгляд на лидера Эрудиции. Мэттьюс ведет себя странно. Обычно она никогда не сообщает ни имя жертвы, ни какую-либо другую информацию о ней. Она просто приказывает делать. Едва шевелит губами, совершает движение головой. Джанин приваливается к стене и ждет начала. Эрик же смотрит на девушку. У нее кожа в татуировках. Вон какие-то письмена вьются по правой руке до самого локтя. Эрик медлит. Джанин нетерпеливо постукивает носком темно-синей лакированной туфли. И мужчине приходится преодолеть это неприятное, сосущее чувство где-то под ложечкой. Девчонка не орет, хотя он сдирает ей кожу со всех десяти пальцев, и кровавое мясо плотью трупа смотрится под тусклым светом электрической лампы. Девушка по имени Эвелина умирает от потери крови и болевого шока, так и не произнеся ни слова. Эрик отмывает свои руки под водой долго и тщательно, и по горлу ползет что-то склизкое и неприятное. Джанин Мэттьюс продолжает стучать своими каблуками в комнате для допросов. Эрика в тот день больше не вызывают. А он все сидит и думает, почему эта девчонка была так похожа на Кристину.

— Зачем ты с Мэттьюс? — задает Эрик вопрос Максу, когда рабочий день подходит к концу.

Они стоят около огромного окна, в котором открыта форточка, и курят. Вечереет. Бледно-оранжевая полоса прорезает небо, и солнце начинает клониться к горизонту. Макс смотрит на своего подопечного едва удивленно.

— Ты никогда об этом не спрашивал.

— Теперь спрашиваю.

Эрик злится, и Макс вздыхает.

— Этому городу нужна единая система правления, а не фракции. Я так думаю давно, — Эрик смотрит, Эрик ждет продолжения. Даже сигарета тлеет в его руке. — И Джанин Мэттьюс — не самое плохое начало. Она сможет построить единую систему, а потом можно найти и кого-то не столь властного, кого-то попроще, посговорчивее.

Эрик качает головой, Эрик усмехается.

— Никогда не думал, что ты хочешь власти.

— Я и не хочу. Мне всего лишь нравится самому решать, какой будет мой завтрашний день. — Макс затягивается, выдыхает дым. — Знаешь, в чем проблема Джанин? Она слишком тщеславна. Это ее и сгубит. Рано или поздно.

Эрик всегда знал, что у Макса есть свои цели. Он умен и никогда не говорит открыто о том, что им руководит. Он любит прикидываться тем, кто мало что понимает в тех сферах, что не касаются армии, войны и вывернутых кишок. Но Эрик давно просек, что это не так. Макс — умелый игрок. И думается мужчине, что Джанин Мэттьюс этого не понимает, слишком уверенная в своем превосходном уме, слишком жадная до власти. Тщеславие действительно губит. Сгубило многих до нее, сгубит и после. И еще пренебрежение людьми. Если бы Эрику не было так похуй на те идеи, что проповедует Мэттьюс, и на саму эту суку из Эрудиции, то, наверное, он бы оскорбился. Но люди, вызывающие безразличие, не стоят и единой эмоции. Он, конечно, похож на болванчика в этой системе, на тупого деревянного солдатика, следующего приказам. Но Эрик всю жизнь верит Максу. И если Макс уверен, что эта сторона правая, то пусть так и будет.

Когда Эрику какой-то мальчишка в темно-синих шмотках Эрудиции сообщает, что его в своем кабинете ожидает Джанин Мэттьюс, мужчина удивляется. Он выбрасывает сигарету в окно легким щелчком пальцев, хмуро смотрит на Макса, тот лишь жмет плечами в ответ, мол, я не знаю, в чем дело. Эрик чешет затылок, стоит, но делать нечего, надо идти. Он одергивает кожанку с заклепками и широким шагом направляется в кабинет к змее в профессорских очках. Джанин сидит за столом, склонившись над какими-то бумагами. Видимо, изучает отчеты о сегодняшних допросах, которые — Эрик уверен — уже были составлены.

— О, Эрик! — оживляется она, — садись, — захлопывает папку и откидывается на спинку стула, сложив руки на груди.

Женщина смотрит на него внимательно. У Джанин Мэттьюс точеные, острые скулы, о которые можно порезаться. У нее красивая шея — замечает Эрик, —, а волосы светлые, стянутые в тугой пучок. Она вся сама состоит из прямых линий. Вон плечи пиджака прямоугольной формы, и сам крой костюма идеально выверенный, насквозь пронизанный Эрудицией. От женщины за столом веет властью, умом, самодостаточностью, уверенностью в себе и холодом. Глаза ледяные. Даже хуже, чем у него. Словно у их обладателя нет души. Она изучает Эрика несколько секунд, едва склонив голову.

— Эрик, — тянет она его имя, — мне не нравится, как ты себя ведешь. Слишком много хамства, самовольства и ослушания. Ты стал медлить, а должен выполнять приказы.

Это она о девчонке. О том, как он смотрел на пленницу на стуле, на ее полыхающие яростью глаза, и видел другую. И почти не мог. Почти.

— Мне нужны верные люди. В таком деле они нужны каждому, — Джанин отодвигает стул, встает, поворачивается к окну и смотрит на то, как Чикаго заливает свет заката. — Я хочу дать этому городу то, что он заслуживает. Единую ветку власти, сильную, цельную, где не будет разобщенного хора голосов. Афракционеры — помеха, которую я устраню. Но рядом со мной должны быть верные мне люди. Ты понимаешь?