You raped my heart (СИ)

Мужчина бросает последний взгляд на спящую девочку, а потом закрывает дверь с обратной стороны, чуть громче, чем должно. Это все злость под кожей. На самого себя, конечно. На всю ту дурость, которой он с удовольствием поддается. Эрик спускается вниз быстрым шагом, минует коридоры, громко стучит тяжелой подошвой черных ботинок. Сегодня весь день — одна сплошная неприятная процедура. Пытки, допросы. Кого-то из Бесстрашных, принявших сторону Джанин Мэттьюс, уличили в шпионаже, кого-то из афракционеров, осадивших здание Эрудиции, удалось поймать — они пытались проникнуть внутрь, да и на нижнем этаже в камерах по-прежнему сидит несколько Дивергентов.

— Ты рано.

С Эриком равняется Макс. Глаза у него красные. Значит, плохо спал. Эрик знает, что Макс давно плохо спит. Но в этот раз, видимо, совсем отвратительно.

— Хреново выглядишь, — говорит Эрик.

— Знаю, — Макс морщится, ведет головой. — Знаешь, вчера чуть не поймали Тори Ву.

Эрик чувствует, как внутри все подвисает. Просто бах и все. Как в невесомости.

— Тори Ву?

— Ага, — говорит Макс, — она была вместе с той группой, что пыталась проникнуть внутрь. Но Тори сбежала.

Эрик едва не произносит вслух это хорошо. Он бы не хотел пытать Тори Ву. Только не ее. Эта женщина никогда и ничего дурного ему не делала. Ему с ней было почти хорошо. Она не лезла с ненужными вопросами, вовремя раздевалась и никогда не льнула к его телу, словно хотела выпить его всего, до дна. Она мало говорила, любила курить и всегда таскала любимые сигареты Эрика. И была красивой женщиной. Он бы не хотел портить ее лицо или тело, отрезать пальцы, выдирать ногти или сдирать кожу, пока она бы заходилась в истошных воплях. Потому что они все кричат. Орут так, словно им пятки поджигают, и огонь ест плоть. Херовая все-таки работенка. Мясницкая.

— Макс, Эрик, — Джанин Мэттьюс улыбается им своей фирменной, офисной улыбочкой, завлекательным жестом приглашает сесть. — Мы начинаем допросы. Когда понадобятся ваши услуги, я дам знать. — Джанин продолжает улыбаться. У Эрика сводит челюсть.

Самую грязную работу делает он. Макс больше говорит, заговаривает зубы. Эрик — это крайняя, жесткая мера. Потому что он сразу начинает действовать по одному из возможных протоколов, которые знает очень и очень хорошо. Его бы смело можно было назвать палачом, ведь в умении убивать ему нет равных. Фрэнк бы обрадовался. Творение его рук продолжает жить и здравствовать. И самое паскудное в этом во всем то, что Эрик отлично это осознает. И ничего не меняет. Словно ему нравится. А может так оно и есть.

Вереница допрашиваемых тянется бесконечно. Макс уходит часто в комнату допроса, услуги же Эрика требуются пару раз. Сначала Мэттьюс вызывает его к мужчине лет сорока с запавшими глазами. У того мелко трясутся руки. Боится. Но почему-то не раскалывается. Джанин говорит, что он Дивергент, этим своим хорошо поставленным, практически менторским тоном. Эрик с безразличным видом сдирает ему кожу с пальцев. На третьем пальце мужчина ломается, и орет, и плачет, и просит. Он рассказывает все, что хочет знать Джанин Мэттьюс о планах афракционеров. Глава Эрудиции остается довольной, а Эрик смывает с запястий кровь, попавшую на кожу, несмотря на резиновые перчатки. Мужчина любит работать чисто, но не всегда получается.

Второй раз Эрика вызывают уже после полудня, когда он откровенно чуть ли не спит в мягком кресле. Сидит, развалившись, широко расставив ноги, запрокинув голову так, что кожа на затылке смещается. Он сдергивает с себя дремоту быстро, встает на ноги и идет в комнату для допроса. Увиденная там картина ему совершенно не нравится. На железном стуле, прикованная наручниками, сидит девушка. Кожа смуглая, волосы черные, длинные. Ее можно было бы принять за Кристину, но девица явно выше. У Эрика дергается кадык, когда девушка поднимает голову и вперивает в него свой взгляд. Она смотрит точь-в-точь как Кристина.

— Она перешла в Бесстрашие из Искренности, — зачем-то сообщает Джанин Мэттьюс, складывая руки на груди. — Зовут Эвелина, — и улыбается.