Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Погибнеш, згинеш, Україно,Не стане сліду на землі…


Це пророцтво Великого Кобзаря чи гострий докір?! Далебі, докір! Докір теперішньому молодому поколінню. Несамохіть виникає питання, якщо воно забуло заповіти духовних отців нації і зневажило великі подвиги націоналістів, то, може, не варто й згадувати імена великих лицарів, бо ж вони не зрозуміють і не поцінують їх належно?

І все ж розумієш — варто! Варто, аби ці імена не лише з минулого, а і в майбутньому зі сторінок книг також докоряли своїм нащадкам, коли ті зневажать завоювання своїх батьків і дідів, зневажать те, задля чого пролилася їхня кров. Може, їхні подвиги і Шевченків гнів пробудять сумління і в його спустошених душах проростуть зерна щирої любови до України?

Бідна моя Ненько, Ти маєш таку багатющу прадавню історію, а молодь її не знає, вона бачить лише спотворене твоє обличчя. Ти — це найкращий найкрасивіший шмат земної поверхні, а вона цього не усвідомлює! Твоя молодь від діда-прадіда є найвродливішою і найталановитішою гілкою роду людського, а прагне уподібнюватися до чужинців, не розуміючи своєї кращости!

Пробач їм, молодим, Ненько, бо народилися від перемордованих у трьохсотрічній неволі батьків, і самі ще не вивільнилися від кайданів у душах. Свобода їх іще випростає, і я твердо вірю, що вони іще стануть вартими і своєї землі і своїх пращурів!

Любов до України — це потужна духовна енергія, що заполонює все єство і надає йому залізної вольової спрямованости до історичного руху цілої України

Автор

Пролог

У клітці “воронка”

Мене вивели на подвір’я в’язниці до “воронка” з речами і наказали: “Залазь!” Я заліз. Частина будки була відгороджена залізними ґратами з вузькими дверцятами. Збоку — два залізні бокси, а навпроти — лавка для наглядачів. Мені вказали на місце в одній з тих кліток. Заходити в цей вертикальний ящик — півтора метри заввишки і два лікті вшир?! Я зігнувся й заліз у нього, відтак розвернувся і вмостився на сидінні. Наглядач зачинив дверцята, вони торкнулися колін. Я посунувся назад і притиснувся до задньої залізної стінки, аби коліна не впиралися в холодну дверну бляху.

— Чого ви мене сюди засунули? — звернувся до солдатів. — Онде більша камера вільна.

— Нічево, прівикай! — відповів солдат по-московському.

— Видно, що не українець. Українці до незнайомих звертаються на “ви”, а москалі всім “тикають”. Це у вас від татар. У татарській мові взагалі немає слова “ви”.

— Много знаєш! Нічево, в Мордовії научат говоріть по-рускі, — промимрив солдат.

Я змовчав. Авто рушило з місця. З темного ящика, який називали англійським словом “бокс”, зовсім не було видно, якою дорогою везли. Напевно, заїхали до кримінальної тюрми (“бригідок”), бо відчинили двері “воронка”, потім — відсувні ґратчасті двері й запустили по одному в машину чоловік з п’ятнадцять в’язнів. З їхнього гурту хтось вигукнув по-московськи:

— Начальнік, хватіт! Больше некуда.

— Трамбуй іх! Єщо троіх надо затрамбовать, — наказав “начальник”. І вже до того, хто обізвався: — Ето тєбє не домашняя квартіра! Надо било нє попадать сюда! Тєпєрь тєрпі.

У камері невдоволено загули, хтось знову вигукнув:

— Начальнік, ми тут подавім одін одново, совєсть надо імєть!

— У мєня нє совєсть, а інструкція о правілах пєрєвозкі зеков!

До другого боксу, що поруч з моїм, посадили жінку. У камері, побачивши її, збуджено загули.

— Тихіше! Не гудіть! — наказав сержант українською.

— Начальник, пусти її сюди! — хтось вигукнув з гурту.

Всі засміялися.

— Ви ж кричите, що вам там тісно!

— Нічого, ми її між коліньми посадимо.

Грюкнули двері, загурчав рушій. Всю дорогу з гурту в’язнів то тихіше, то гучніше російською лунали різні сороміцькі вигуки, звернені до жінки. Вона, мабуть, потрапила до “воронка” вперше, видно, була порядна людина, відкрите звернення до неї як до повії, приголомшило. Вона довго не відповідала. Потім вимовила: “Як вам не соромно?!” Відтак затихла і до самого вокзалу не обізвалася й словом.

“Воронок” зупинили десь далеко від міського залізничного вокзалу. Вивели мене й жінку, потім — гурт в’язнів з основної камери. Поставили охорону з автоматами.

— Прошу до уваги! Якщо хтось спробує тікати, конвой стрілятиме без попередження! Взяти речі і колоною — не відставати, не відходити вбік — за сержантом вперед руш! — скомандував старший лейтенант.

Попереду йшли бранці з великої камери, потім жінка, за нею я, за мною солдат з автоматом. З двох боків нашої невеликої колони крокувало по автоматникові зі зброєю напоготові. Ліворуч від мене йшов старший лейтенант як начальник конвою.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное