Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Я вийшов і заходився розмірковувати над власними почуттями й поведінкою. І запитав себе, чи боюся я буру? Як щиро, не те, щоб дуже, та все ж побоювався. А може бур — то не так страшно? І чого, власне кажучи, в душі вовтузиться оце якесь невиразне побоювання? Боїшся, чоловіче, що там холодно і їжа гірша? Ні, наче ж це не лякає. Тоді що? А, може, небажання в очах влади стати порушником, стати відкрито проти адміністрації? А хіба ти удаєш, що виправишся? Ні. Чи ти хочеш діяти за приповідкою “лагідне телятко дві матки ссе”, щоб тебе не позбавили пакунка, побачення, права купити у магазині харчів на кілька рублів? Ось власне: залишаючись принципово на своїх політичних позиціях ти, чоловіче, не хотів потрапити до тієї категорії в’язнів, яких садовлять до буру, позбавляють побачень, пакунків, права користування крамницею. Зізнайся собі, що це так. А коли ти чесний сам із собою, то подумай над логікою своєї поведінки: політично ти не відступиш, отже, в очах чекістів залишатимешся ворогом. Відсутність порушень режиму пом’якшує твою ворожість в очах ментів, і вони хоч і будуть присікуватися, та все ж не на кожному кроці. Тактично це вигідніше, але позаяк ти маєш призначення служити досягненню своєї стратегічної мети, то мусиш викинути з душі побоювання буру і бути готовим до загострення взаємин з ментами. Та й ні до чого ці розмірковування, коли ставлення до роботи й до режиму ти підпорядкував не створенню якогось там пом’якшеного образу у влади щодо власної персони, а зовсім іншому — забезпеченню найкращих умов для вивчення історії, зокрема національно-визвольного руху в Західній Україні і Прибалтиці, колективному виробленню ідеології, піднесенню освітньо-ідеологічного рівня молодих націоналістів і, нарешті, здійсненню плану з формування запасної мережі повстанських сил.

Я звернувся до начальника загону капітана Абрашкіна з проханням перевести мене в інший цех. Він відповів, що розгляне клопотання. Не сказав коли. Я вирішив самотужки регулювати час своєї праці. Прийшовши до цеху, склеював шпон з півгодини, а коли прес притискав першу закладку дощок і видавлював клуби їдучої пари, виходив із цеху й сидів собі на траві за сусіднім цехом. Так нагодився прапорщик, який саме обходив робочу зону вздовж загорожі з колючого дроту.

— Лук’яненко, ви чого сюди сховалися і не працюєте?

— Я, по-перше, не сховався — тут відкрито, а по-друге, почав сліпнути від кислоти біля преса.

— Ідіть до лікаря.

— Вже був.

— Ну й що?

— Доповів капітану Абрашкіну, і він мене переведе.

— Я перевірю те, що ви кажете і якщо брешете, то напишу рапорт начальнику, щоб вас посадив до буру.

— Перевіряйте.

Прапорщик пішов. Я кілька разів повертався до свого цеху, працював по 15–20 хвилин і виходив знову на свіже повітря і сидів собі на траві.

Тим часом капітана Абрашкіна кудись, мабуть, відрядили, бо цілий місяць він не з’являвся у концтаборі, і я, уникаючи зустрічей з ментами, успішно ухилявся від праці, зводячи її, либонь, до однієї години. Щоправда, можливости читати книжку вже не було.

Юрко Литвин

1. Чого ти пишеш російською, коли мова твоя українська?

В’язнів перевели з житлової до робочої зони, і вони групками попрямували до різних цехів. Я прийшов на своє робоче місце, перевдягнувся в робочий одяг, поклав на свій стіл стоси відповідно нарізаного дубового шпону, ролика, слоїка з водою, клейку паперову стрічку, попрацював хвилин з десять і вийшов з цеху.

Останніми часами я часто зустрічався з Юрком Литвином. Литвину подобалися твори молодого Маркса. Він, бувало, казав: “Ми, українці, тут у концтаборах усі заперечуємо марксизм. І загалом то правильно робимо, але це не означає, що ми маємо бути сліпі і заперечувати все гамузом”.

— Юрку, я з тобою згідний: ми не повинні негативно оцінювати твори людини на основі нашого негативного ставлення до автора як людини. Твори необхідно оцінювати за їхнім змістом. Ясна річ, знання біографії автора допомагає зрозуміти його твори, але треба вміти абстрагуватися від побічних чинників і об’єктивно оцінювати зміст самого твору.

— Левку, ти відчуваєш різницю між творами молодого Маркса і творами Маркса немолодого?

— Ні, не відчуваю. Я в університеті вивчав Маркса тематично. Нам задавали читати твори Маркса відповідно до плану занять. Вивчити біографію і осягнути його як людину і теоретика не було можливостей.

— Не похвалюся, що я прочитав усього Маркса, але читаючи під кутом зору розвитку його поглядів, я зауважив, що молодий Маркс був чесніший, правдивіший і цікавіший, твори, написані у другій половині його життя, тхнуть виконанням чийогось замовлення. У них багато наперед заданого, що він з усіх сил намагається обґрунтувати. Причому якщо в молодого Маркса є звичайна людська доброта, то в Маркса другого періоду — якийсь антилюдський сатанізм: нацькувати одних проти других, навіяти недовіру, викликати ненависть і в усякому мирному середовищі запалити внутрішню війну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное