Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Правильно. У наших випадках наші дії і судові розправи розведені в часі. У табірних заворушеннях часто бувало все відразу: бунт — розстріл, якусь частину зеків заарештували, і тоді все йшло своїм планом: попереднє слідство — суд — в’язниця — зона.

— Схематично так і бувало, —каже Грицяк. — Проте в житті кожного разу це окремі обставини, окремі люди й окремі долі. Проте спостереження показують, що в роді людському незалежно від національности є люди безстрашні, сміливі, менш сміливі, несміливі, боягузливі — і всі бояться смерти. І відрізняються один від одного тим, що одні можуть подолати страх іти на смерть, а інші не можуть подолати страху. Уявіть собі наступні обставини.

І пан Євген розповів нам про страйк. Режим в зоні, з його слів, до того допік в’язнів, що виникло рішення провести страйк. Утворилася ініціятивна група. Написали й послали до Москви вимоги про припинення знущань. Не вийшли до праці. На переговори з табірною адміністрацією ходило декілька осіб з ініціятивної групи. Адміністрація не задовольняла вимог, і в’язні до роботи не виходили. Наступного дня до зони зайшов начальник і сказав: “Завтра приїдуть з Москви і тоді всіх, хто не піде до праці, розстріляють. Раджу припинити страйк і вийти до праці.” Позаяк ніякі вимоги в’язнів не були задоволені, то й вирішили страйкувати далі.

Наступного дня наказали всім в’язням зібратися з речами на площі. Вишикували в шеренгу по п’ять чоловік. На вартових вежах до кожного солдата з автоматом додали по два солдати з ручними кулеметами.

У супроводі кількох місцевих офіцерів з’явився генерал, котрий приїхав з Москви. Генерал став перед в’язнями і гучно сказав: “Чого ви не виходите до праці? Які ваші вимоги? Хтось вийдіть наперед і викладіть їх. Я готовий вислухати”.

По шеренгах хвилькою пробіг зловісний холодок. Усі знали: той, хто вийде перший, візьме на себе відповідальність і буде першим застрілений. І секунду— другу ніхто не виходив уперед.

Члени ініціятивної групи не були формально обрані в’язнями, і тепер не мали обов’язку виходити вперед. І не виходили. Кожен із трьох тисяч в’язнів палав одним бажанням: хай швидше вийде вперед хтось інший, аби не я.

— Я не питаю вас поокремо чи ви, Левку, чи ти, Степане, відважились би вийти вперед, — звернувся до нас оповідач. — Я звертаю вашу увагу на те, що така обставина — це момент істини. Цей момент істини виявляє справжню суть людини. До такого ось моменту чимало в зоні ходило з високо задертими носами, ходили козирями, барвисто розповідали про свої подвиги в підпіллі і за кілька років переконали всіх, що вони відважні і в жодних непереливках не розгубляться і не здрейфують. Настав момент істини, а вони не поспішають вийти вперед.

Генерал почекав п’ятнадцять секунд і повторив: “Хто мені пояснить ваші вимоги?”

Із третього ряду піднялася догори рука, в’язні розступилися, і чоловік пішов уперед. Усі дивилися лише на нього. Перші секунди обличчя блідувате, але крок рівний і голова високо піднята. Вийшов на п’ять кроків уперед і гучним твердим голосом, дивлячись генералові просто у вічі, почав викладати вимоги в’язнів.

У цей момент, коли він вийшов першим, став визнаним провідником усіх трьох тисяч в’язнів. Усі, хто до цього моменту претендували на керівництво, втратили на нього право, мусили опустити голови, визнавши за собою друге місце.

— Це було в Норильську, і це був Євген Грицяк, — сказав Кравчук.

— Невже? — здивовано вигукнув я.

— Так! — підтвердив Грицяк. — Боротьба жорстока, і вона вимагає сміливих провідників.

— Що було далі? — питаю.

— Генерал задовольнив кілька вимог в’язнів: почали нараховувати зарплату, дозволили купувати хліб, дозволили тримати у зоні папір і олівці й писати додому один лист місячно. Того сміливця і всю ініціятивну групу судили й запроторили на три роки до критої в’язниці, але нікого не розстріляли. По суті справи це один з небагатьох прикладів, коли обійшлося без страти.

О цій хвилі я побачив мента, що вийшов із-за першого барака і прямував у наш бік, вказав на нього своїм співрозмовникам.

— Ходімо сховаємося! — запропонував Кравчук.

— А чого? — питаю.

— Та не хочеться зайвий раз потрапляти ментам на очі, — пояснив він.

Грицяк не заперечував, і ми з ґанку зайшли до його барака. Коли мент пройшов повз барак і пішов далі, ми вийшли знову на ґанок. Мент перебив тему розмови і нам не хотілося повертатися до неї. Ніби підсумовуючи закінчену розмову, Грицяк сказав:

— А загалом майже ніхто не знає, як він поведеться в ситуації, коли загроза смерти з’явиться реальна, бо навіть та людина, яка один раз з честю подолала страх, в інший раз може здрейфити. Ви, ясна річ, розумієте, що маю на увазі не війну, а більш-менш наші табірні умови.


Моя характеристика

Мене викликав начальник загону старший лейтенант Головін. Я зайшов. Привітався. Головін відповів на вітання і запропонував сісти.

— Я викликав вас, — каже, — щоб познайомити з характеристикою. Адміністрація колонії складає щороку на кожного в’язня характеристику.

— І ви збираєтеся мені її показати? А я думав, що це робите таємно від в’язнів.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное