За чертой

– Да-да, сама виновата… – повторяет, как заклинание, скорее не для меня – для себя. – И Кудина не вините. Я его не виню, а другим и подавно не стоит…

– В чём же ты виновата?

– Виновата… Видела, как он мается, а от себя не пускала…

– Чужая семья – потёмки… – всего и нашёл что сказать.

– Потёмки, потёмки… – кивая, прошептала она.

Вижу, ей очень хочется о чём-то сказать, выплеснуть то, что таилось в ней многие годы. Я не тороплю её, молча смотрю в грустные серые глаза.

– Сама виновата… – вновь прошептала она. – Ты помнишь, как мы женились, весь этот дурацкий цирк?.. Приехали ко мне. «Папа, мама, – это мой муж…» Можешь представить себе такое?.. А на третий день вместе легли. Как ни вертись – жена, и Кудин со двора не уходит… – грустно усмехнулась Светка. – Потом, когда обнаружилось… забеременела, испугалась. Побежала в больницу, чтоб избавиться… Это я уж потом его полюбила и детей от него захотела, а тогда… В больницу, а там Людка Бармалеева – главврач. Запретила делать аборт. Часа два в кабинете мозги мне вставляла… Да какие тогда мозги… Я потом с одной тётенькой-гинекологом договорилась. Денег ей дала… А на другой день Людка узнала… Ты хоть раз в жизни слышал, чтоб Людка материлась? Материлась…

Некоторое время ехали молча. Мне хотелось отвлечь её от мрачных мыслей, но не мог отыскать темы для разговора – всё казалось легковесным, пустым.

– Натаха родила? – неожиданно спросила она.

На щеках её впервые проступил румянец, а в глазах промелькнули весёлые искорки.

– Родила, – смутившись, словно это дело касалось лично меня, ответил я.

И после неловкого молчания, желая перевести всё в шутку, добавил:

– От меня…

– Ну да… – улыбнулась она.

После некоторого молчания добавила:

– Я на неё не в обиде… Даже рада… Искренне. Не веришь?..

Я вновь не нашёл что ответить. Скрипнули тормоза, и поезд остановился. Скосив глаза, посмотрел в окно.

– Кондрашовка, – сказала она, и в глазах её впервые блеснули слёзы. – Помнишь, тогда мы встали здесь и пошли в Станицу?..

– Теперь жалеешь?

– У, у… – утерев слёзы, мотнула она головой и засмеялась так искренне, что я вновь пришёл в замешательство. – Всё хорошо!..

* * *

«Рабочий» поезд – место всех встреч. «Рабочим» Кудин на завод ездит, я навещаю в Луганске отца и мать, здесь же можно встретить и нашего бригадира Зынченко…

– Ось иду унуков провидать, – говорит он. – Им жа николы наведаться – приходится самому… Як махонькими булы – вси у мэне, а подрослы – николы…

– Как там колхоз? – весело спрашивает Кудин.

– Эх, Кудин-Кудин… – сокрушённо вздыхает Зынченко. – Ушол той час… Никому ничего не треба… Здох колгосп…

– Что так?..

– Як вильную колгоспам дали – народ побиг кто куда – ни удержишь. Погибло крестьянство…

– Что ж его – на уздечке держать?

– Токи так! – соглашается Зынченко. – Зануздать, як в прежнее время, и шоб никуда не рухался… От Путин зараз асфальт проложив, газ протянув, а не для кого – уси поразбиглись… Вспомню прежние года, аж плачу. Вы от робылы, так робылы! Зараз уж нема такых… На посивну не могу никого собрать. Гроши плачу за кожен день, годую – ишь вволю скики зъишь, на работу прямо с дому забираю, з работы ко двору привожу – нихто не идэ! Пьют водку, а робыть не хотят. Нема твёрдой руки, шоб заставить, а за совисть никто не иде…

– Ты ж, хохол, прижимистый, платишь, наверное, мало – вот никто и не идёт, – смеётся Кудин.

– Эх, Кудин, кабы так, то и ладно б… Нехай я мало плачу… Вон у Красновци Газпром тепличный комплекс поставив – овощив выращуют бильш, чем уси прежние колгоспы доразу. Гроши плотют як у Москви. Ну, думаю, уж туда побигут – хоть народ сохранится. Иде там!.. Молодежь, было, кинулась, а там задарма не плотют – робыть треба. День-другой и разбиглысь – водку-то глыкать легче… Только одни бабы, коим за пятьдесят всё выдюживают. Ти робют, остальных и рублём не заманишь. Живут на пособия и байдюжи им…

– Сашка, – обращается он ко мне. – Що це творится? Сдохло крестьянство. Тилько крепостными та из-под палки и робылы, а вильну дали – нема никого… Ранише ты знаешь, у кажного хозяйства полон двор. Я глаза прикрою, як и не бачу – тягнут помаленьку и крупицу и макушинку, и зернецо… Коров, бывалоча, в хуторе четыре стада по полсотни голов… Зараз хутор оббижи – молока купить ни у кого – всё поперевели, з магазину порошковое пьют… Та шо там худоба – огород уже нихто сажаты не хоче. Вон голанску картоплю на базар завезут – вси и купляют… Ни вкусу в ней, ни навару – одна химия, а свою сажать не хотят… Вот и Людка моя своих бармалят с мальства в кадетский корпус определила, – разе ж они вернутся к земле?.. Ранише молодежь армию отслужили – бегом к батькам, а нынешние после срочной там и остаются. А чего – хлопай каблуками по плацу да гроши получай. Абы войны не було… Э-хе-хе-хе-хе – здох крестьянин… – вздыхая, бесконечно сокрушается Зынченко.

* * *