За чертой

– Ну, долго мне ещё стриптиз тут показывать? – говорит за спиной Натаха.

Подняв над собой одежду, молча шагаю в быстрый поток.

– Сань, а чего у тебя уши покраснели? – тяжело дыша, весело окликает Натаха. – Всё-таки подглядел за мною?..

– Было б там на что подглядывать… – осклизаясь на подводных валунах, злюсь на неё.

– Ах ты, паразит! Это у меня-то не на что подглядывать?! – искренне негодует Натаха. Провоцирует на то, чтоб я всё-таки оглянулся.

– Не резвись… – перейдя реку и всё ещё злясь на Натаху, не скрывая своего раздражения, говорю я. – Здесь тебе не сватовство Героя, – тихо нужно дышать. Поубавь своё сорочиное пение. Нет – заверну назад. Поняла?..

– Поняла… – шепчет сзади Натаха. – Это я так, со страха…

До Мёртвого хутора она, памятуя мою угрозу, молчала, но, взглянув на шевелящиеся в окнах полуистлевшие занавески, прошептала:

– Я всегда со страхом проходила эти места. Всё мне казалось: выскочит кто-то из этих хат, сгребёт в охапку…

– Да, жутковатые места… – соглашаюсь я.

– А с тобой почти не страшно…

Я не ответил. Зачем ей знать про мои страхи…

Жека, спрятав машину за поросшим тернами курганом, ждал нас в верховьях Солёного ерика.

– Принимай бойца! – кивнув на Натаху, весело говорю я.

Жека насмешливо окинул взглядом Натаху, но ничего не сказал. Та забросила на заднее сиденье свой рюкзак, щека её нервно передёрнулась.

– Ну, чего выставился на меня, как на юбилейный рубль? – грубо сказала она. – Поехали, что ли…

– Поехали… – согласно кивнул Жека, но остался стоять на месте.

Вдруг, совершенно неожиданно для меня, Натаха метнулась ко мне, чуть не опрокинув, повисла на шее, заплакала, запричитала, осыпала лицо моё поцелуями, измочила своими слезами.

– Санечка, Саня… Спасибо тебе…

Я лишь смущённо развёл руки. Наконец легонько отстранил её, перекрестил и поцеловал в лоб.

– Ух, нифига себе… – качнул головой Жека. – А меня, Натаха?..

– И тебя, Женечка… Потом, как приедем… Поехали, мой родной… – размазывая по щекам слёзы, шептала она.

* * *

В последних числах мая перед дождём сладко пахнут расцветшие гроздья акации. С запада небо затягивает серовато-синим пологом. Тихо и душно. Но вот в макушках деревьев зашумел верховой ветер, и воздух дохнул запахом скошенной накануне и уже подвявшей травы.

Ребята, которых привёл я сюда, спешно грузят в газельку свои рюкзаки. Глядя на заметавшиеся под ветром ветви акаций, Жека сказал:

– Ну, этот либо нагонит, либо разгонит…

– Нагонит… – говорю я. – Выболтаюсь по уши, пока дойду…

Постояв в раздумьи и глядя на стоящие стеной вдоль дороги, выметавшие колос озимые, Жека, словно и не слыша моих слов, добавил:

– Хочь бы не пронесло… В самый раз на озими, да и маслянка уже попёрла в рост…

Ещё помолчал.

– Кому только достанется… – вздохнул.

Вдали у Ольховских хуторов полыхнула молния, и лишь через минуту протрещал в небесах гром.

На прощанье обнялись.

– Скоро накроет… – глядя на лилово густеющую тучу, – сказал Жека. – Если чё – в Мёртвом хуторе пережди…

– Пережду, – согласно киваю я.

– Зудит… – вглядываясь в небо, говорит Жека.

– Что?.. А, беспилотник?..

– Хорошо, что дождь – потеряет…

Когда я спускался к Мёртвому хутору, дождь усилился. Мокрые штанины липли к ногам, жгли тело. В раздумьи я посмотрел на стоящий в тумане дождя деркульский берег, оглянулся на заброшенный дом бабы Фени.

«Пережду здесь…» – решил я и, разгребая мокрую траву, вошёл во двор. У крыльца огляделся, прислушался. Только звонкий стук капель о позеленевшую от времени черепицу да тяжёлые толчки сердца в груди. Осторожно переступив через подгнившую ступеньку, взошёл на порог. Вновь прислушался и только потом вошёл в заваленный всяческой никому не нужной рухлядью коридор. Одна дверь в дом, другая, распахнутая, в полуразрушившийся чулан. Сбив пыльную паутину, заглянул вовнутрь. Ничего не изменилось – в чулане также стоит у стены широкая лавка, на которой, выстроившись по размеру, чернеют старинные чугуны. На полу из грязного хлама выглядывает ручной сепаратор и знакомый с детства керогаз. Высунувшись из чулана, заглянул в переднюю комнату. Вновь прислушался – только лишь стук капель о черепицу, да скребётся о ставни раскачиваемая ветром ветка яблони.

«В свою хату крадусь, как вор», – подумалось мне.