За чертой

– Неси, бабка Фенька юшки сготовит, – приказывает он. – Допрёшь?

Утвердительно киваю в ответ.

Поставив на огонь закопченную кастрюлю, баба Феня чистит на уху рыбу.

– Спасибо, Чекамас – не помрём с голоду, – говорит она, отгоняя ногой котов. – Весь хутор рыбой кормит…

– Брысь! Напали окаянные, спасения от вас нет… – незлобно ворчит на котов.

Уха готовится быстро. Баба Феня, заправив её напоследок укропом, зелёным луком и перцем, снимает с огня. Под старой яблоней, в тени ветвей широкий стол.

– Пополуднуем здесь, чтоб в хату жару не тянуть, – нарезая домашний хлеб, говорит старуха.

Я сажусь на врытую в землю скамью и вижу, как, тяжело ступая, сутулясь под своей ношей, идёт по улочке Чекамас. На одном плече у него смотанные снасти, на другом мешок с рыбой, часть которой он скоро завялит впрок, а остальную раздарит соседям.

– Савельич, – окликает его баба Феня. – Зайди юшки хлебни. Как раз готова…

Словно раздумывая, Чекамас замедляет шаг, наконец сбрасывает с плеча мешок с уловом и аккуратно прислоняет к плетню свои снасти.

– А до юшки есть чего? – тяжело выдохнув, произносит он.

– Заходь, плясну стопочку. Как жа без того…

Сев за стол, Чекамас разминает затёкшие плечи, аккуратно подвигает к себе налитую до краёв стопку, медленно выпивает и, шумно сёрбая, начинает закусывать. От горячей ухи на лице его проступают капельки пота, которые он утирает, пропахшей рыбой и тиной рубахой.

– Возьми полотенце, – предлагает баба Феня. – Рубаха у тебя сомом провонялась…

– То так… – продолжая усердно сёрбать, соглашается Чекамас, но полотенца не трогает.

– Ты, Савельич, секрет какой-то знаешь, – говорит баба Феня. – И разу даром не сходишь – всегда с рыбой…

– Какой там секрет… – не отрываясь от еды, нехотя отвечает старик. – Верти головой да приметы запоминай. Калина зацвела – сазан пошёл, бузина – сом… На молодой месяц можно и не ходить – рыба болеет, с места её не стронешь… Вот и все секреты…

– Ещё пляснуть?

– Хорошая юшка, – не отвечая на вопрос, говорит старик. – Перца только пожалела – можно б больше сыпнуть…

– Ну, так что?.. – кивает на графинчик баба Феня.

– Делов много, не до того… В другой раз… – отодвинув пустую миску, отвечает тот и, вновь покрутив плечами, идёт к своим снастям.

Когда ж в следующий раз на переправе Чекамас, учиняя свой привычный допрос, спрашивал: «Чей?», я, наученный им же, отвечал уже более уверенно:

– Бабки Феньки казначей.

– Ну, это другое дело! – довольно разглаживал усы Чекамас. – Може, когда и мне перепадёт с твоей «казны»…

Каждый раз баба Феня радуется моему приходу до слёз. Разогревая на керогазе обед, она без умолку расспрашивает меня о хуторских новостях, в которых я был не очень силён.

– Волка мого не встречал доро́гой? – накормив, спрашивает она с улыбкой.

Глаза её загораются, и она в который уж раз рассказывает известную историю, как когда-то, ещё в молодости, ходила домой проведать родителей и, когда уже в сумерках «верталась» к своему «Хведе» и детям, на тянувшейся вдоль Деркулького яра просеке «встренулась» с волком.

– Иду себе и иду. Вечор, захмарилось, ветер с горы как дунет – закряхтел лес, деревья сучьями затрещали. Вдруг вижу: по краю яра идёт навстречу мне волк. Спужалась, спряталась за дубочек. А тот идёт понурый такой, думает о каких-то своих волчьих делах, – может неудача какая в жизни, может, дремлет и грезит кого-то съесть. Стою неживая. Ветер от волка дует, не чует меня, идёт себе и идёт… Вот и со мной поравнялся. Я с перепугу как «авкну» на него из-за дубка! Тот как подлетит, да кубарем с яру, не удержался да в воду. Вот, думает, чёртова баба, откуда ты взялась на меня?..

Проходя древней тропкой вдоль Деркульского яра, я долго потом ожидал встречи с волком. В мыслях представлял, как спрячусь за подходящий дубок, как, подпустив его близко, «авкну» страшным, не своим, голосом из засады, и как тот будет в ужасе катиться под яр… Но волк, видимо, всё ещё помятуя встречу с бабой Феней, этой дорогой больше не ходит.

В обратный путь баба Феня собирала ответный гостинец. Прямо с печи доставала румяные пироги с яблоками, тёрном, с капустой или с яйцами. Вручая их, слала поклоны всей нашей родне.

Перекинув через плечо сумочку с гостинцами, узкими улочками правлюсь в обратный путь, и чуть не у каждого дома слышится за спиной:

– Хфенькин пошёл…

Я намеренно удлиняю свой путь. Сделав крюк, выхожу к бегущему из Солёного ерика ручью. Здесь дед Чекамас для ребячьей забавы сделал небольшую запруду и у слива установил колесо с деревянными лопастями, которое день и ночь крутит сбегающая по желобку вода. Я заворожённо смотрю на это вращающееся колесо, на сияющую на солнце воду и часто, теряя время, засиживаюсь допоздна, и тогда обратный путь становится преодолением страхов: перед волком, который прячется за каждым кустом, перед неведомыми таинственными силами, которые проявляли себя скрипом и потрескиванием деревьев, карканьем ворона.

Повзрослев, я осмелел, и детские страхи уже не тревожили мою окрепшую душу. Подходя к реке, сам по-свойски окликал Чекамаса. Былая его ирония теперь уж вжилась во мне.