За чертой

– Ничего, ничего… – сам себе шепчет Носач. – Полова просеется – зерно останется…

* * *

Утром авиация Украины бомбила станицу Луганскую. Сначала были уничтожены административные здания – райотдел милиции и зачем-то Дом пионеров и школа. Второй заход самолёты сделали уже по другую сторону железной дороги, в Кондрашовке превратили в руины целую улицу.

Когда мы подъехали, там стоял плач, вой и мат. В порванных трубах ещё догорал газ, где-то в пылающем доме громко стрелял шифер. Ещё пышут жаром сгоревшие машины. Тут и там накрытые одеялами тела. Два пожарных расчёта заливали то, что ещё можно было спасти.

– Сюда, сюда лейте!.. – Какой-то мужчина вырывает пожарный шланг, тащит на другую сторону улицы.

– Дай сюда шланг, там уже не помочь… – идёт за ним один из пожарных.

– Там мать, мать… – уворачиваясь от пожарного, льёт тот на догорающие угли былого дома.

Старик в изодранной рубахе, обхватив руками седые всклокоченные волосы, сидит и, покачиваясь у своего полуразрушенного дома, отчуждённо смотрит в пространство. Напротив старика, в нескольких метрах от него, два прикрытые одеялами тела. На щеках старика ни слезинки, в сухих глазах полное отрешение. С каждым покачиванием из груди его вырываются непонятные звуки, поэтому кажется, что старик что-то тихонько поёт.

Вцепившись окровавленными руками в изорванное тельце девочки, протяжно, на одной ноте воет женщина. Пытаясь её оттащить, мужчина который раз берёт её под мышки, отрывает от земли, но каждый раз она выскальзывает из его обессиленных рук.

– Ну, кто-нибудь… – жалобно вскрикивает мужчина. – Кто-нибудь…

Несколько женщин бегут к ним и пытаются тянуть их обоих.

Посредине улицы стоит машина «скорой помощи». Пожилой врач в сером заношенном халате, которого в Станице все по-простецки называли Максимычем, тиская в зубах погасшую сигарету, угрюмо смотрит в пространство.

– Вы почему ничего не делаете? – спросил Носач.

Врач обернулся и, кажется, с удивлением осмотрел его снизу до верха, но ничего не ответил.

– Вам нужна помощь? – снова спросил Носач.

На этот раз Максимыч не обернулся, молча отрицательно покачал головой. Через минуту сказал:

– Чем вы, Николай Петрович, поможете здесь?.. Кто ещё жив, – уже отвезли в больницу. А этим чем поможешь?..

– Может, нужно кому-то вколоть успокоительное?..

– Да, нужно… – согласно кивнул Максимыч, но остался стоять на месте.

– Ему сейчас хоть самому коли успокоительное… – сказал я, когда мы прошли дальше.

У развороченного сгоревшего дома какая-то старуха, неуклюже орудуя палкой, скатывала на целлофановую плёнку остатки человеческих внутренностей.

Губы Василя побелели, он вдруг поперхнулся и его начало рвать.

– Сосед наш, – горестно вздохнула старуха. – Такой славный, работящий парень был… Вот, одни потроха, да рука с конём – всё что осталось.

Я осмотрел усыпанный хламом двор. Единственное, что уцелело каким-то чудом – изодранная осколками теплица. Из её прорех ярко алели гроздья не убранных помидор.

– Вот Обамка и порешал всё… – судорожно вздохнув, перекрестился Носач.

* * *

Вырвавшись из поросшей лесом падины старого русла Деркула, Жека увозит людей подальше от границы; я провожаю их глазами. Вдруг захлопали выстрелы, я выбегаю на поле, пытаюсь понять, откуда стреляют. Наконец выясняю – это небольшая, заросшая черноклёном балочка, кривым аппендиксом прилепившаяся к старому руслу, оттуда хорошо видна дорога, по которой уходит Жека.

Жекина машина резко вильнула. «Кажется, попали…» – догадываюсь я. Снова вильнула, но понеслась ещё быстрее, чем прежде. Скоро будет развилка – одна дорога идёт под горой, она не простреливается, другая круто взмывает в гору – хорошо видна тем, кто в засаде. Если уходить по «безопасной» дороге, то скоро она будет зажата между горой и рекой – наилучшее место для западни.

«Его гонят в “капкан”, из которого уже не вырваться», – догадался я. Но Жека всё просчитал – резко уходит в гору. Если сейчас ему удастся выскользнуть, то на верху его уже не взять, там простор для манёвров. Мне хорошо видно, как, взрывая белую глину, рядом с машиной ложатся пули.

Чтобы отвлечь внимание, стреляю по незримому мне врагу – тупо палю по кустарникам и деревьям, за которыми, должно быть, прячется он. Наконец я замечен, теперь стреляют по мне. До меня не менее пятисот метров, с такого расстояния попасть нелегко, но чвиркающие невдалеке пули гонят меня к Деркульским ярам, под которыми можно укрыться.

Вот Жекина машина перевалила через горб горы и исчезла из вида. Тут же звонит телефон.

– Жека, ушёл?..

– Сваливай! – орёт Жека. – Сваливай на…

Наконец яр. Скатываюсь вниз. И только тут, в полной безопасности, меня начинает бить нервный озноб, и, борясь с ломкой, я громко смеюсь.

* * *

Кольцо сжимается всё сильней и сильней – всё теснее становится на родной сызмальства знакомой земле…