За чертой времени

— Вот тебе на! Нет, ждать, тянуть резину, — не выдержал Вилов. — Нечего с ними возиться, с эксплуататорами. Мы должны помочь всемирному пролетариату освободиться от ярма эксплуатации. Нам Людмила Ивановна говорила на уроках и читала слова Ленина. Надо сразу устанавливать народную власть рабочих и крестьян. Для чего мы проливаем кровь? Чтобы буржуи снова сидели на шее бедноты — рабочих и крестьян? Не-ет, так не пойдет. Как же тогда «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?

— Освободили, называется, — вставил Петухов. — Он, клоп этот в лавке, посиживает спокойненько, наживается себе под шумок.

— Что на меня набросились, товарищи? Дайте объяснить, — Надежда Тихоновна зарделась от волнения. Оказывается, война за границей — политика и для солдата. Раньше ей и в голову не пришло бы, что придется вот так, на ходу, на первой же заграничной станции вести агитацию и пропаганду среди своих солдат «Вой как они понимают освободительную миссию. Им не терпится, им подавай сразу, сейчас, мировую революцию, не меньше». — Ох какие вы… Как же это выразить? Ага. Народ, ну допустим, румынский, сам справится со своими буржуями. — Возбудившись, она недоумевала, как это они не понимают простых вещей. — Крупные капиталисты и помещики, ну, те, кто сотрудничали с Антонеску, с Гитлером, помогали им, — они, думаете, не удрали на запад? Уверена, что удрали. Потому что они боятся Красной Армии: они соучастники немцев, фашистов, военные преступники. Рыльце у них в пуху, и они знают, что прощения не будет и придется отвечать. Удрали. А с прочими микулесками, то есть с мелкой буржуазией народ сам решит, как поступить. Мы, Красная Армия, несем свободу Европе. От фашизма. Мало? Красная Армия выметает фашистов и тех, кто с ними заодно, то есть богатеи в основном, кто же еще, подонки всякие. Наши вступили в Румынию — самый удобный момент для в румынского народа: рабочие и крестьяне, берите власть в : свои руки, берите! А вы, товарищи, что, забыли — есть румынские коммунисты, партия.

— Их всех перевешали, наверно, — вставил Вилов.

— Всех не перевешаешь, не упрячешь в тюрьмы — они жили, действовали, в подполье, конечно, на нелегальном положении. Уверена. Иначе быть не может. Сейчас они вышли на поверхность, открыто работают. И, будьте уверены, не сидят сложа руки.

— Так чего же они микулесков не переловят и не засадят в кутузку? — не сдавался Петухов.

— Не знаю. Могу лишь утверждать, что они лучше нас знают о микулесках. Взять власть легче, чем удержать ее. Это Ленин, товарищи. В Бухаресте-то, в столице Румынии, восстание. Еще до прихода наших войск. Не слышали? Было. Коммунисты действуют.

— Дядя Петя, — сказал Андрей. — Вы с мамой не спорьте. Она Ленина читала. Она у нас комиссар, Фурманов. Ее не переспоришь. Мама, есть охота.

— Потерпи, сынок. Вот и вокзал. Здесь должен быть продовольственный пункт. Я пойду на разведку, а вы отойдите в сторонку, побеседуйте. Подумайте, о чем сказала

— И я с вами, — вызвался Вилов.

Оставшись вдвоем, Петруха с Андреем зашли за угол одноэтажного кирпичного зданьица с попаленной стеной и обрушившейся крышей, уселись на бревно. Петухов осмотрелся.

Вышло солнце. Земля, трава, деревья запарили, нагреваясь, подсыхали. «Места здешние» — отметил главстаршина, — ничем не отличаются от бессарабских: такие же ровные, чуть всхолмленные, такие же дороги, села такие же… — да все схожее, только живут здесь румыны, а там молдаване».

Петруха внимательно пригляделся к Андрею, первый раз с того дня, как увидел, сказал, чтоб с чего-то начать.

— А мать-то у тебя подкована.

— Она и с папой все время спорила. Даже на обед придут и давай доказывать.

— Ну, а ты? Ухватил чего-нибудь?

— Запомнил: Ленин говорил, — это мама читала, — мы отнимем у буржуев весь хлеб и все сапоги, мы оставим им корки, мы оденем их в лапти и заставим рыть окопы. А хлеб и сапоги отправим на фронт, солдатам, которые проливают кровь на полях сражений, защищают Советскую власть.

— Так и сказал: отнимем? Еще что Ленин говорил?

— Социализм, говорит, должны строить миллионы людей, а не тысячи. Сами. И управлять республикой сами.

— Сколько же тебе годов?

— Семнадцать.

— Не врешь?

— Заметно?

— Еще как! Признайся — не выдам, гад буду, то ись гроб-могила? Фу, черт, срывается с языка. Ты пропускай ; эти выверты.

— По секрету, только вам. Шестнадцать. Не проговоритесь, а то меня обратно турнут. Прибавил, чтоб забрали в Красную Армию, на фронт. Мама, она храбрится. Сама забьется в угол и плачет. Некому ее защищать, кроме меня.

— Выдержишь?

— Чего?

— «Чего» — фронт, конечно.

— Все выдерживают, а я что — хуже других?

— Пустыми шапками, закидаем фашистов?

— Зачем шапками? Автомат выдадут, гранаты получу от старшины. Мы их проходили в Осоавиахиме. Окопы копали.

— Эх, Андрюха, Андрюха! В общем-то так и держи курс — не унывай. Крепись. Молоток, то ись молодец, Андрюха. Тоже жрать хочу, то ись кушать, как волк в сугробе. Наши с тобой командиры обязаны об нас позаботиться: мы — солдаты, мы на войне — главные, потому что… Богачи мы, Андрюха, на каждый нос по офицеру.