За чужую свободу

Бахтеев был в таком состоянии бешенства, что действительно мог привести в исполнение свою угрозу. Хозяин инстинктивно понял это. Он подошел к группе своих оробевших рабочих и коротко и отрывисто отдал им приказание, не подымая глаз. Было заметно, что ему мучительно стыдно перед своими рабочими. Потом он отошел в сторону и угрюмо стал ждать, пока офицеры слезут с коней. Дождавшись, он молча махнул рукой, приглашая офицеров следовать за ним. В окнах дома засветились огни. Шум разбудил его обитателей.

Через несколько минут офицеры были в просторной чистой комнате, очевидно, столовой. Большой стол был покрыт скатертью, в углу стоял низенький шкаф, на нем гарелки и стаканы. Хозяин скрылся. Вестовые принесли сена, Егор притащил еду и по приказанию Новикова воды. Данила Иваныч хотел заняться раной Белоусова. С видом опытных хирургов он и Бахтеев осмотрели рану.

– Вздор, – решил Новиков, – не стоит и обращаться к медику. У него и так много работы, справимся без него.

Рана действительно оказалась незначительной.

От локтя до кисти был разрезан рукав, и тянулась неглубокая царапина. Однако и рукав, и рука были залиты кровью. Белоусов чувствовал себя превосходно. Пока Новиков промывал и перевязывал руку раненого, Бахтеев нервно ходил из угла в угол.

– Какая грязная история, – сказал он наконец, брезгливо ежась, – драться, как конюху!

– Не на дуэль же было вызывать этого грубого скота, – спокойно ответил Новиков, – иначе нельзя было поступить.

– Я не знаю, как надо было поступить, – угрюмо продолжал князь, – но это было… слишком по – немецки.

Новиков пожал плечами.

– Я бы мог даже застрелить его, – горячо воскликнул Гриша.

– Это было бы, пожалуй, лучше, – задумчиво произнес князь.

– Да ну его к Богу, – сказал Новиков. – Одно тут плохо. Это показывает, каковы наши милые союзники. Как трудно нам будет дальше при малейшей неудаче. А что, если мы проиграем большое сражение и отступим за Эльбу? Что тогда?

– Но ведь не все же таковы, – возразил князь. – Мы сами видели в Бунцлау ландштурм, мы видели женщин, готовых встать в ряды защитников родины!

Лицо Новикова омрачилось. Он вспомнил Герту.

– Да, это другая порода, – ответил он, – жестокие, жадные, вероломные и рядом с ними – чистые, смелые борцы за свободу.

– Я говорил это тебе еще вчера. Для меня это не неожиданность. И опять повторяю, что их мало, их очень мало, и, я думаю, через два поколения их уже не будет вовсе, а останутся в Германии только первые, останутся Герцфельды и, как этот хозяин, потомки рыцарей – разбойников больших дорог и негодяев их разбойничьих шаек.

– Что за непонятное ослепление! – воскликнул князь.

– Наше дело маленькое, – с горечью отозвался Новиков, – иди и умирай там, куда пошлют.

Гриша с напряженным вниманием слушал этот разговор.

– Я никогда не любил немцев, – робко произнес он, – я очень рад, – продолжал он, весь вспыхнув, – что и вы не любите их. И я гораздо охотнее воевал бы против них, а не за них, – закончил он.

– Молодец Гриша, – весело сказал Новиков, – видать, что русский, только ты этого никому, кроме нас, не говори, а то скажут, что ты не патриот, а наше высшее начальство таких не любит. А теперь закусим да и на боковую. Где-то теперь наш друг Сеничка? – вздохнул он. – Он бы живо всех развеселил.

– А где его полк сейчас? – спросил князь.

– Понятия не имею; как тогда мы выехали из Дрездена вместе, ведь он направился в штаб Винцингероде, – с тех пор о нем сведений не имею, и в штабе справлялся, там тоже не могли указать, где первый кирасирский полк, – ответил Новиков. – Бог даст, встретимся. А теперь доброй ночи, – закончил он.

XV

В предрассветном сумраке на склоне пологого холма, возвышавшегося над дорогой в Пегау, виднелась группа всадников. Двое из них стояли впереди, молча и напряженно всматриваясь в даль пустынной дороги.

Это были русский император и прусский король. Фридрих – Вильгельм явно не мог скрыть своего беспокойства и нетерпения. Его деревянное лицо было сумрачно и злобно. Он то и дело поглядывал на часы, нервно ударяя хлыстом своего коня. Александр был, как всегда, спокоен, с обычной легкой усмешкой на губах.

– Правый Боже! – проговорил наконец Фридрих – Вильгельм, – где же они?

– Они будут, дорогой Фридрих, – спокойно ответил Александр.

– Где ж они? – тупо повторил Фридрих – Вильгельм. – Им пора бы показаться. Это Ауэрштедт, ваше величество, – с раздражением закончил он.

Император молчал, устремив глаза на показавшуюся на горизонте золотую полоску зари. Он словно молился. Быть может, так и было. Потом он обратил задумчивый взор на волнообразную равнину, тянувшуюся от Люцена, и тихо проговорил:

– Какие великие воспоминания! На этой самой равнине два века тому назад пал жертвой во имя свободы благородный Густав – Адольф…

Фридрих, которого вообще никогда не волновали никакие идеи, недовольно взглянул на Александра и хмуро ответил:

– Ваше величество вспоминает Густава – Адольфа, а я Ауэрштедт и Иену.

– Да, – с одушевлением воскликнул Александр, – но здесь, на этих прославленных полях, мы тоже боремся за свободу Европы, за свободу Германии, за мир и правду!