За чужую свободу

— Да, в последний раз я был на том знаменитом праздни ке, который дал светлейший князь Потемкин императрице в свой последний приезд в Петербург… Я уже был не молод. Мне было за шестьдесят лет, но я все же выступал тогда в балете. Тогда светлейший подарил мне брильянтовую табакерку. Ах, что это был за вельможа! Но это был печальный день. Я помню, как князь, провожая императрицу, опустился на колени и заплакал. И она заплакала, поднимая его с колен, заплакал и я, — говорил старик, и на его глазах появились слезы. — Мы словно чувствовали, что больше никогда не увидим этого героя… Так и вышло… А потом настали иные нравы. Словно душу вынули… И мне нечего было делать.

Старик грустно поник головой.

— Да, вам есть что вспомнить, — задумчиво произнес князь.

— О, есть, — воскликнул старик, делая широкий жест рукой, — каждая вещь в моей квартире связана с воспоминанием. Вот этот серебряный бокал для вина, — продолжал он, поднимая бокал, — ведь это работа Бенвенуто Челлини, и он был подарен мне императрицей Екатериной в первые дни восшествия ее на престол. Эта трость, говорят, принадлежала Бирону. Граф Безбородко, у которого была единственная в мире коллекция тростей, предлагал мне за нее тысячу червонцев. Но я не отдам ее ни за какие деньги, так как мне подарил ее Потемкин за то, что я учил танцам его любимую племянницу графиню Браницкую. Попробуйте этого вина, — любезно предлагал старик, — ведь это рейнское из погребов императрицы Елизаветы. Я берегу его для дорогих гостей.

Князь поклонился.

— Благодарю вас, — ответил он, — вино действительно чудесное.

— О, оно старо, как я, — засмеялся Дюмон, — и кроме того, покойная императрица хорошо знала толк в вине…

Дюмон был, очевидно, рад слушателю. Рассказы и анекдоты текли неиссякаемой струей.

Вереницей проходили перед воображением Левона потревоженные тени забытых вельмож и жеманных красавиц минувших царствований.

Время летело незаметно. Среди вызванных живыми рассказами старика призраков прошлого забывалась современная жизнь.

— Как интересно было бы моему дяде князю Никите побеседовать с вами, — заметил Левон, — ведь вы, наверное, встречались с ним.

— О да, — ответил старик, — как же не помнить князя Бахтеева. Было время, о нем говорил весь Петербург.

— Может быть, вы сделаете нам честь посетить нас, — сказал Левон.

Старик покачал головой.

— Нет, из этого домика я уеду только умирать… во Францию…

— Как! — воскликнул Левон, — вы хотите уехать из России?

— Приближается смерть, — грустно произнес старик. — Вся жизнь моя прошла в России. Здесь я пережил и свою славу, и своих друзей, все мои привязанности… У меня ничего не осталось здесь… И я хочу умереть на родине.

Он низко опустил голову, и на его глазах вновь блеснули слезы…

— Вот он, — указал старик на Соберсе, — возбудил во мне воспоминания о далекой и прекрасной родине… Я унесу из России благодарные воспоминания… Но где я родился — там и умру… Я уже решил это…

С чувством глубокого уважения смотрел Левон на этого старика, в котором на краю могилы вдруг пробудилась тоска по родине и, быть может, поздние упреки совести, что он посвятил всю свою жизнь чужой стране… Почти умирающий, он почуял властный призыв крови, и смертная тоска, жажда увидеть свою родину неотразимо овладели им…

У князя мелькнула мысль, куда же он устроит свои драгоценные коллекции, но он не решился спросить об этом. Разве возможно везти все это с собой!

Соберсе слушал слова старика, низко наклонив голову, и было видно, как всякое упоминание о Франции мучило его.

Князь встал.

— Я должен ехать, — сказал он. — Благодарю вас за часы, проведенные у вас. Но вас я еще увижу перед отъездом, — обратился он к Соберсе.

— Я думаю, — неопределенно ответил виконт.

Это посещение несколько развлекло Левона. По дороге домой он вспомнил рассказы старика, всю обстановку его квартиры, особенно его забавляло воспоминание о старухе Дарье, так свободно объясняющейся по — французски. И хотя не было ничего удивительного в том, что женщина, прожившая полвека в доме француза, умела говорить по — французски, все же ему казалось забавным такое сочетание: крепостная Дарья с подоткнутым подолом, с повойником на голове — и французский язык.

XXI

В первый раз вышла Ирина к обеду, к общему столу. За обедом был только один гость — Евстафий Павлович. Ирина вышла с тем же холодным, надменным выражением лица, которое знал Левон в первые дни знакомства. Она равнодушно поздоровалась с ним и сухо ответила на его вопрос о ее здоровье. Словно всем своим видом, своим тоном она хотела сказать: какое вам дело до меня? Оставьте меня одну…