За чужую свободу

Он прошел в свои комнаты и лег на постель. Мрачная апатия овладела им. Все вокруг и вся его жизнь казались ему бессмысленной.

Все эти пророки, масоны, какие‑то мечты Новикова о какой‑то свободе. Все это казалось ему лишенным смысла.

«Ну, хорошо, — думал он, — пусть рабы станут свободными, разве на смену этого не придет другое, что заставит их страдать? Вот я. Я свободен, богат, родовит и даже молод, а разве я счастлив? Быть может, сейчас есть рабы счастливее меня. Значит, есть что‑то другое, что делает людей счастливыми? Но что? И где, у кого искать этого? Мы думаем, что, дав людям физическую свободу, мы сделаем их счастливыми. Но разве свободные люди не мечутся из стороны в сторону, не страдают, не ищут счастья? А где оно? В жизни первобытного человека, покорного только инстинктам жизни, в приближении к природе, в уничтожении всех предрассудков, как говорит Руссо? Но кто же вытравит из сердца его тончайшие ощущения, кто уничтожит те извилины мозга, где таятся беспокойные и жадные мысли, туманные образы, полуосознанные мечты о чем‑то далеком и близком, возможном и неосуществимом? Нет, есть только один исход, — упорно думал Левон, — это сжечь свою жизнь, наполнить ее внешними впечатлениями и потом умереть… Богатство дает эту возможность, а смерть — она, быть может, так близка…».

XXII

В комнату вошел Новиков.

— Ты спишь, Левон? — громко крикнул он. — Меня не хотели даже пускать к тебе. Да вели хоть огонь зажечь. Тут сам черт ногу сломит.

— Это ты, — искренно обрадовался Левон, — как я рад тебе. Сейчас. — Он вскочил с постели и позвонил. — Огня, — приказал он. — Я очень рад тебе, — продолжал он, пока зажигали канделябры. — Я хотел уже опять ехать к тебе.

Лакей, зажегши огонь, ушел.

— Я хочу ехать в армию завтра, — закончил Левон.

— А наше собрание? — удивленно спросил Новиков.

— Зачем? — упавшим голосом ответил Левон. — Мне ничего не надо, я ничего не хочу… Мне надо только скорее уехать.

Новиков задумчиво взглянул на него и медленно произнес:

— Вот именно потому, что тебе ничего не надо и ты ничего не хочешь, ты должен ехать. Ты по крайней мере узнаешь, что надо и чего хотеть. Не поставишь же ты меня, кроме всего, в дурацкое положение перед Монтрозом и «нашими». Тебя ждут. Мы никого не держим насильно, и, приехавши, если хочешь, ты можешь отречься. Но ехать ты должен.

— Хорошо, — подумавши, сказал Левон, — я поеду. Но я в таком настроении, что не уверен, что последую за вами.

— Ты свободен, но я думаю, — ответил Новиков, — что твое настроение минутно.

Левон пожал плечами и стал собираться.

— Оденься в штатское, — сказал Новиков, — фрак и туфли, как на бал.

— Ты можешь отказаться сразу, после первого же вопроса, — говорил Новиков в карете. — Но я советую тебе подумать и не поддаваться этому настроению упадка. Я не знаю и не любопытствую знать, что ты переживаешь. Одно могу сказать тебе: между нами едва ли есть один, не испытавший личного горя. Но что значит личное горе перед океаном человеческих страданий! Вспомни слова шевалье. Никто из нас не считает свое «я» центром мира.

Бахтеев слушал его, опустив голову. Быть может, Новиков и прав. Быть может, у них есть секрет, как позабыть личное горе и найти покой. Ну, что ж, попробуем.

— Я не отрекусь, — решительно произнес он.

— Я был в этом уверен, — промолвил спокойно Новиков.

Карета остановилась.

— А теперь, — сказал Данила Иваныч, — согласно нашим правилам, позволь завязать тебе глаза.

— Делай, что знаешь, — ответил Левон.

Новиков вынул из кармана тонкий шелковый платок и завязал им глаза князю.

— Давай руку.

Он помог князю выйти из кареты.

Путь показался князю очень долгим. Наконец он услышал стук молотка о металлический щит; тихий вопрос и тихий ответ; в волнении он не расслышал слов. Дверь отворилась, и он почувствовал, что очутился в теплом помещении. Новиков держал его за руку и вел, долго вел, словно по извилистым коридорам. Наконец они остановились.

— Садись, — произнес Новиков, подводя Левона к креслу. — Отдай мне все металлические вещи, — продолжал он.

— Часы, кошелек с золотом, вот все, — ответил Левон.

Новиков взял эти вещи.

— Сними чулок с правого колена, — продолжал он.

Бахтеев послушно исполнил приказание.

— Спусти с левой ноги туфлю и сними фрак и жилет.

Левон исполнил и это.

— Теперь жди, — сказал Новиков. — Как услышишь три удара молотком, можешь снять повязку с глаз. Сосредоточься. Ты в храмине размышления.

Новиков ушел.

Невольное чувство мистического любопытства овладело Левоном. Тайна дразнила его воображение. Он стоял на пороге чего‑то неведомого, что, может быть, откроет ему новые пути и даст покой. Покой! Но разве возможен покой, когда его сердце сгорает на медленном огне и перед ним неотступно стоит бледное прекрасное лицо!..

Три медленных, протяжных, унылых удара молотка в щит прервали его размышления, и он торопливо сорвал с глаз повязку.

Мрачная, обитая черным комната была ярко освещена стенными канделябрами и люстрой, спускавшейся с потолка.

На черных стенах виднелись крупные надписи серебром:

«Если тебя привлекло сюда пустое любопытство, то уходи».