За дверью

— Он выглядел так в течение последних нескольких месяцев, особенно на прошлой неделе. Я говорила с ним об этом за два дня до того, как это случилось, сэр, и сказала, что ему не мешало бы ещё раз показаться врачу. Но он оборвал меня на полуслове. Моя сестра заболела в тот же день, и меня вызвали из города. Когда я увидела его в следующий раз, он был…

Она помолчала, а потом продолжила, всхлипывая:

— Подумать только, он лежит там, в этом ужасном месте, и всё зовёт и зовёт меня, как, я знаю, он всегда делал, а меня нет рядом, чтобы услышать его зов!

Когда она снова внезапно остановилась и бросила на меня подозрительный взгляд, я поспешил задать простой вопрос:

— Он выглядел больным в свой последний день?

— Не столько больным, сколько…

— Да? — подтолкнул её я.

Она долго молчала, пока я ждал, боясь, что какое-нибудь моё слово вернёт ей прежнюю враждебность. Затем она, казалось, приняла решение.

— Мне не следует больше ничего говорить. Я и так уже сказала слишком много. Но вы были снисходительны ко мне, сэр, и я знаю кое-что, что вы имеете право услышать, чего, я думаю, больше никто вам не скажет. Взгляните на нижнюю часть двери его кабинета, сэр.

Я последовал её указаниям. То, что я увидел, заставило меня опуститься на четвереньки, чтобы лучше рассмотреть это.

— Зачем ему понадобилось прикреплять резиновую полоску к нижней части двери? — спросил я, вставая.

Она ответила ещё одним загадочным предложением:

— Взгляните туда, пожалуйста, сэр. Вы, наверное, помните, что он спал в этом кабинете. Это была его кровать, вон там, в нише.

— Засовы! — воскликнул я. И прибавив к зрению тактильную чувствительность, несколько раз подвигал один из них взад-вперёд. — Двойные засовы на внутренней стороне двери его спальни! Причём в комнате наверху. Что за странная идея?

Миссис Малкин многозначительно покачала головой и вздохнула, словно освобождаясь от своих мыслей.

— Я могу сказать только одно, сэр: он чего-то боялся — ужасно боялся, сэр. Чего-то, что приходило ночью.

— Что это было? — спросила я.

— Я не знаю, сэр.

— Это было той ночью, когда… это случилось? — спросил я.

Она кивнула, затем, как будто пролог был окончен, как будто она достаточно подготовила мой разум, она достала что-то из-под своего фартука. Должно быть, она держала это там всё время.

— Это его дневник, сэр. Он лежал здесь, на полу. Я приберегла его для вас, пока он не попал в руки полиции.

Я открыл маленький крючок. Один из листов в конце был скомкан, и я бросил на него случайный взгляд. То, что я там прочитал, заставило меня снова захлопнуть дневник.

— Вы его читали? — спросил я.

Она откровенно посмотрела мне в глаза.

— Я заглянула в него, сэр, так же, как и вы — только заглянула, и ни за что на свете не стала бы делать этого снова!

— Я заметил здесь упоминание о плите в подвале. Что это за плита?

— Она прикрывает старый, высохший колодец, сэр.

— Не могли бы вы мне её показать?

— Вы можете найти её сами, сэр. если хотите. Я туда не пойду, — решительно заявила она.

— Ну что ж, на сегодня я узнал достаточно, — сказал я ей. — Я заберу дневник к себе в отель и прочту его.

Однако я не вернулся в свой отель. Едва заглянув в маленькую книжку, я увидел в ней нечто такое, что запало мне в душу; всего несколько слов, но они очень сблизили меня с этим странным, одиноким человеком, который был моим дядей.

Я отпустил миссис Малкин и остался один в кабинете. Это было подходящее место, чтобы прочитать дневник, который он оставил после себя.

Его личность витала в этом кабинете, словно пар. Я устроился в глубоком кресле фирмы «Моррис» и повернул его так, чтобы на него падал свет из единственного узкого окна — несомненно, тот самый свет, при котором он писал большую часть своих работ по энтомологии.

То же самое рассеянное освещение играло зловещие шутки с полчищами распятых на стенах насекомых, которые, казалось, объединились, чтобы ползти вверх извилистыми колоннами. Некоторые из них, прикреплённые к самому потолку, с трепетом взирали вниз на устремлённую к ним толпу. Весь этот дом, с его хрустящими трупиками, шелестящими при малейшем дуновении ветерка, напомнил мне о руке, которая прикалывала их, одного за другим, к стенам, потолку и мебели. Добрая рука, подумал я, хотя и эксцентричная; из тех, что не отказываются от своего единственного хобби.

Когда тихий, наблюдательный дядя Годфри ушёл, ушёл из жизни ещё один из тех энтузиастов науки, чья страсть к точной истине расширила границы человеческих знаний в каком-то одном направлении. Разве его неоспоримые заслуги не могли быть уравновешены его грехом? Разве для беспристрастного правосудия было необходимо, чтобы он умер лицом к лицу с Ужасом, сражаясь с тем, чего он больше всего боялся? Я всё ещё размышляю над этим вопросом, хотя его тело, покрытое странными синяками, уже давно обрело покой.

Записи в маленькой книжечке начинались с пятнадцатого июня. Всё, что было до этой даты, было вырвано. Там, в комнате, где это было написано, я сидел и читал дневник моего дяди Годфри.