За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941

В оценке материального положения советской и западной элиты есть одно обстоятельство, которое затрудняет сравнение. Советская элита практически ничего не имела своего собственного. Она жила на казенный счет. В этом состояло ее преимущество — в отличие от западной аристократии жизнь советской номенклатуре обходилась дешево, была почти даровой[259]. Но в этом заключалась и ее уязвимость — с потерей должности терялось все[260]. Элита, может, больше, чем обычные граждане, зависела от государства. Не случайно советские руководители так держались за свои посты и уходили с них буквально прямиком на кладбище. Егор Гайдар, например, считал, что зыбкость прав номенклатуры на приобретенное благополучие породила горбачевские рыночные реформы, которые в первую очередь преследовали цель создать частную собственность номенклатуры, отличную и отдельную от государственной собственности. Советская элита хотела «приватизировать» свое материальное благополучие, получить право передавать его по наследству, а не оставлять вместе с должностью преемнику по службе[261].

Иерархия в бедности — подобная оценка советского общества в определенном смысле включает и элиту страны. Речь идет не о масштабах власти и влияния, не о том, чем могло бы пользоваться политическое руководство, имея в распоряжении богатейшую страну, а только о ее реальном материальном благосостоянии. Планка богатства в советском обществе первой половины 1930‐х годов по западным меркам располагалась невысоко: обильная, но без особых изысков еда, скромный гардероб, квартира средних размеров, загородный дом для отдыха, казенная машина, походы в театр, вечеринки[262]. Обеспечение советской элиты вряд ли превышало, даже с учетом последствий мирового экономического кризиса, материальные возможности высших слоев среднего класса Запада[263].

Российские исследователи, которые утверждают, что советское политическое руководство 1930‐х годов жило жизнью западных мультимиллионеров, исходят в своих оценках либо из потенциальных возможностей власти в огосударствленной экономике, либо утрированно подчеркивают обеспеченность элиты по сравнению с бедственным положением большинства населения СССР. Действительно, по сравнению с крестьянами, рабочими, служащими, большей частью интеллигенции материальное обеспечение советского политического руководства выглядело верхом благополучия, однако оно не шло в сравнение с богатством капиталистического мира. Не случайно иностранцы, посетившие СССР в 1930‐е годы, как и современные западные исследователи, оценивающие положение советской элиты с позиций западного общества, считают его более чем скромным. Советское общество, хотя и имело внутреннюю стратификацию, своих богатых и бедных, оставалось более однородным, чем западный мир. Но это было не равенство сытых и обеспеченных людей — идеал коммунизма, а неравенство в бедности.

Эти черты советское общество сохраняло и в последующие десятилетия. Хотя жизнь улучшалась, численность и материальное благосостояние элиты росли, советское общество по-прежнему оставалось более нивелированным в бедности, чем западное. В 1970‐е годы уровень жизни советской элиты, как показывает исследование Мэтьюза, примерно соответствовал среднему уровню жизни в США того времени. Материальное благосостояние советского общества повышалось медленно, его разрыв с материальным благополучием развитых капиталистических стран не сокращался[264]. Хотя в Кремле уже не сидели «солдаты революции», экономика дефицита, политическая система и идеология, созданные ими, продолжали определять уровень материальной жизни общества и их преемников у власти.

Численность элиты, которой централизованное распределение в первой половине 1930‐х годов обеспечивало сытую жизнь, была ничтожна. Согласно архивным данным о спецснабжении высшей номенклатуры СССР и РСФСР, ко времени отмены карточной системы число руководящих работников центральных учреждений, получавших лучший в стране паек литеры «А», составляло всего лишь 4,5 тыс. человек; группа ответственных работников, получавших паек литеры «Б», включая областной, районный и городской актив Москвы и Ленинграда, — 41,5 тыс.; высшая группа ученых — 1,9 тыс. человек (все данные приводятся без учета членов семей). Если учесть персональных пенсионеров союзного и республиканского значения и бывших политкаторжан, то число получавших спецснабжение возрастет до 55,5 тыс. семей, из которых 45 тыс. жили в Москве[265].