За флажками

— Из первых рук, согласно присказке. Только спешу заметить, что из рук слушать неудобно. Лучше изо рта. В крайнем случае — из рота.

— Да по мне — хоть из задницы, — неестественно мягко заметил следак. — Главное — чтобы правду.

— Не поверишь — правда мой конек. Меня за это еще в детстве били. Не добили. До сих пор добить никак не могут, — и я еще раз рассказал ему о событиях минувшей ночи. Надоело, конечно, а что делать? В последнее время я, как рассказчик, пользовался необыкновенной популярностью. Прямо артист разговорного жанра. Мне бы документики начинать готовить для поступления в эстрадное училище, да что-то лень было.

Прокурорский внимательно выслушал меня, глядя все время в район собственных ботинок. А когда я замолчал, поднял голову и спросил:

— Это все?

— Как на духу, — кивнул я, любуясь туманом недосыпания, который очень романтично окутал фигуру следака и вообще все вокруг. Наверное, поэтому и пропустил момент и причину зарождения вспышки гнева с его стороны. А она случилась. В следующем неказистом виде:

— Короче, недоносок. Я тебе вот что скажу. Я прочитал все, что написано в деле. А сейчас послушал тебя. И не верю ни одному слову — ни письменному, ни устному. Зачем Балабанову рисковать своим положением из-за какого-то вшивого свидетеля? И зачем Пистону убирать тебя таким запутанным образом? Чуешь, падла, концы с концами не сходятся? Поэтому прямо сейчас и прямо здесь ты расскажешь мне всю правду. При каких обстоятельствах и за что ты убил Балабанова? Ну-у?!

Вот такую он речугу задвинул. Я даже незаметно призадумался. И понял, что все происходящее мне совершенно не нравится. Во-первых, то, что он не подал мне руки и вообще смотрел на меня свысока. Я, конечно, простой таксист, к тому же сильно помятый в результате двухдневного непрерывного использования не по назначению. Но это не дает ему права держать меня за быдло, да? Во-вторых, с чего он вдруг взял, что я недоносок? Медицинскую карточку смотрел, что ли? Так там ничего подобного не написано, я лично проверял. И тем более ни к чему было обзывать меня падлой, даже не знаю, кто это такая. А в-третьих, наконец, мне не понравилось, что он поставил под сомнения мои слова, потому что не так часто мне приходится травить представителям органов практически чистую правду. В таких случаях особенно обидно, когда в нее не верят.

А потому я мечтательно огляделся по сторонам. Ну, прозевал момент зарождения вспышки его неправедного гнева, и ладно. Зато романтический туман по-прежнему окутывал все вокруг и рядом не было ни души. Не брать же в расчет кота, в самом деле. И я, протянув вперед руки, ласково взял следака за отвороты рубашки и притянул к себе. Тот покраснел от обиды, но взывать о помощи не стал. Все-таки, у прокурорских с ментами постоянная конкуренция. Выручить-то, конечно, выручат, но оборжут с ног до головы.

К чести следака, он попытался освободиться и даже вцепился одной рукой мне в запястье. Вторая прижимала к боку кожаную папку, бросать которую он не хотел. Но одна его рука против двух моих оказалась бесполезной, к тому же я пребольно пнул его носком ботинка в голень. Прокурорский смирился и затих.

Подтащив обмякшее и очень пунцовое тело поближе, я как можно выразительнее поведал ему следующее:

— Слушай на меня, хуцпан и мишугенер. Прямо здесь и прямо сейчас я тебе всю правду в матку резать буду. Как ты и просил. Сначала меня чуть не расстреляли в какой-то придорожной тошниловке. Ни за что: я просто кушать хотел. Потом меня чуть не поймали, чтобы убить. Потом еще раз. Потом еще раз. Или два раза. Я уже плохо помню — мозги размякли. Потом меня били. Потом, кажется, еще раз. Потом меня три часа продержали в ментуре вместо того, чтобы отправить спать. Потом меня чуть не пристрелил Балабанов и я херову тучу времени объяснял представителям органов, что к чему. Потом на меня наехал Пистон. Потом он же чуть не свернул мне челюсть. А сейчас ты обзываешь меня паскудными словами и имеешь наивность думать, что я все это выдержу? Ну, и чтобы да — так нет. Я терпеть не стану. Многовато на меня одного за двое-то суток. Я тебе сейчас лбом в переносицу ударю и скажу, что ты об стену споткнулся. Все равно свидетелей нет. Вот такая вот она, правда от Миши Мешковского. Все показания записать успел?

— Все, — прохрипел следак.

— Вот и умничка, — я отпустил его и даже попытался расправить смятую рубаху на следаческой груди, но он, нервный, возомнил невесть что и скоренько отскочил от меня шага на три. Отскочил бы и дальше, но уперся спиной в стену. Потом расстегнул свою драгоценную папку и выхватил оттуда диктофон:

— Все, придурок! Здесь все записано, что ты мне наговорил, как угрожал! Хана тебе.

— Ух ты, — безо всякого интереса удивился я. — И эта фигня была с самого начала включена?

— Да! — он был очень горд.

— Обалдеть! Значит, там записано, как ты меня нехорошими словами обзывал?

— Ну… да, — уверенности, заметил я, поубавилось.