За флажками

Я не стал заставлять водилу заезжать во двор, выбрался у арки. На всякий случай осмотрелся — Пистон-то на свободе. Хотя, если честно, я сомневался, что у него хватит наглости отираться в городе, где его каждая собака не только знает, но и ищет. Скорее всего, ломанулся куда-нибудь на юга. Средств и связей должно хватить — не последний человек, все-таки.

Ничего необычного, как и ожидал, я не заметил. Обычный будний день в спальном районе — тишь, гладь да божья благодать. И в арке меня в этот раз никто не встречал. И во дворе у мусорных баков не копошились бомжи. В общем, во мне потихоньку крепла уверенность, что я, наконец, доберусь до постели и поимею возможность отоспаться.

Поэтому вздох облегчения, вырвавшийся из моей груди, когда я добрался до своей квартиры и закрыл за собой входную дверь, выглядел весьма оправданным. Я дома, я избежал черт знает скольких опасностей и я могу распоряжаться собой, как хочу.

Куда менее оправданной выглядела фигура Пистона, нарисовавшаяся передо мной, не успел я покинуть пределы прихожей. Он таки не уехал на юга, вопреки моим предположениям. Предпочел это скромное жилище. Не лучший вариант для убежища, но он сам сделал такой выбор.

Пистон вырулил из кухни, шкафообразный и не предвещающий ничего хорошего. Глазки — как дырочки на спине свиньи-копилки. Рот растянут в злобной ухмылке.

— А вот и хозяин вернулся. А мы уже заждались, — поприветствовал он меня.

Возможно, мне следовало удивиться. Но за последнее время я изрядно устал удивляться. А потому просто привалился плечом к стене прямо там, где стоял, и ответил:

— И тебе тоже привет, о вождь пригородного народа!

— Разговариваешь? — уточнил он. — Это хорошо. Потому что у меня вопрос конкретный есть. Вот и поговорим.

— Вопросы, всегда вопросы, — я поморщился. — Я думал, ты мне баньку истопишь, спать уложишь.

— Ты столько трындеть будешь — я тебя точно уложу! — прорычал он. — Только не спать, а навечно.

— Ладно, чего ты сердишься, — миролюбиво сказал я. — Задавай свой вопрос.

— В квартиру проходи, — сказал он вместо этого.

— Может, я лучше тут постою? — спросил я. Без всякой задней мысли спросил. Бежать, раз не сделал этого сразу, не собирался. Просто было куда спокойнее стоять на некотором расстоянии от Пистона.

— А может, ты лучше захлопнешь хлеборезку? — поинтересовался мой нежданный гость. — Если я говорю — проходи, значит, проходи. Бляшка!

Последнего вопля я, было дело, совсем не понял, но тут из кухни нарисовалась еще одна фигура.

Я посмотрел на него и лениво ужаснулся — чистый отморозок. Глистоподобного вида. Глаза — никакущие. В руке — вилка о двух зубцах. У меня таких вилок сроду не было. Явно с собой припер, эстет хренов.

На вилку у Бляшки был нанизан кусок ветчины, и он эту ветчину хавал. При этом я отчетливо осознавал, что ему ничего не стоит дохавать ветчину, приткнуть этой же вилкой меня, слегка вытереть прибор о мою не слишком чистую одежду и отправиться в кухню за новой порцией ветчины. В двух словах — связываться с этим типом не хотелось. И я поднял руки:

— Ладно, все. Уговорил. Иду в комнату.

Пока я протискивался мимо него, Пистон, будто невзначай вынув из-за пояса «Беретту», осматривал ее. Чтобы, получается, у меня даже в мыслях не возникло создавать внештатную ситуацию. Ну, у меня и не возникло. Я — не Бляшка. С головой дружу. Временами.

Стоило мне оказаться в комнате, пистолет Пистона занял исходную позицию. Бляшка попытался сделать то же самое, потому что ветчину уже дохавал. Но босс не дал ему сделать этого, остановив грозным рыком:

— Куда?!

Бляшка молча продемонстрировал ему пустую вилку, но был жестоко разочарован бессердечием начальства, заявившего:

— Нехрен! Сейчас моя очередь. Стой пока здесь, паси этого ублюдка, чтобы он чего не отколол. А я пойду кофейка хряпну. Что-то аппетит разыгрался. От нервов, наверное.

И ушел. Бляшка остался стоять в проходе, тупо поглядывая то на пустую вилку, то на меня. При этом я с трудом подавлял в себе навязчивое желание напомнить ему, что я, собственно, не ветчина, хоть тоже сделан из мяса.

Пистон отсутствовал минуты три, а когда появился, то выглядел уже куда более благодушно. Видимо, причина была в том, что в правой руке он держал чашку с дымящимся кофе, а в левой — бутерброд.

Однако благодушие было далеко не всеобъемлющим. На меня, во всяком случае, оно не распространялось. Такое заключение я сделал после серьезного тычка в грудь, в результате которого был вынужден занять сидячее положение на диване.

— А теперь расскажи мне, фраер, чего ты наплел моим пацанам, раз они мне войну объявили? — спросил Пистон и впился зубами в бутерброд.

— Ничего я им не плел, — сказал я. А что еще мог сказать? — А они что, войну тебе объявили?