За флажками

— Ты что, тупой? — зарычал он. — Я только что тебе сказал. Суки! Я пришел к ним, как белый человек — мол, пора, парни, конкретные вещи делать. А они меня с моей же территории выкинули. Из казино, как дешевого фраера, каталу залетного, на пинках вынесли! Главное, сука, это же я Конопатому на казино моней отсыпал. Это ж мое казино, в натуре! А они меня из него выкинули! Если бы Бляшка не сказал, что меня мусора в розыск скинули, то влип бы по полной программе. Так хоть ноги успел унести. Короче, твоя работа?

— Ты не нервничай, — посоветовал я. — Кофе разольешь, а он горячий. Письку ошпаришь, — Пистон выпучил на меня глаза и принялся соображать — рассердиться или нет. Пока он скрипел мозгами, я сделал ход конем: — Конечно, не моя работа. Ты ведь чувак грамотный, фишку рубишь. Сам подумай — какой мой гешефт с того, что где-то за городом какая-то братва скинула своего пахана? Никакого, кроме ненужной информации, натурально.

Он подумал и не стал сердиться. Вместо этого сделал солидный глоток кофе и кивнул:

— Тут ты прав. Тебе никакого навару нет. А как ты с ними утром договорился?

— Проще простого. Они увидели, что я тебе, случись что, шею сломаю — и решили не рисковать. Короче, тогда они тобой еще дорожили. А потом, видимо, приехали домой, прикинули, что к чему, и в твое отсутствие твою территорию промеж собой попилили. Не ты первый, не ты последний. Бывает.

— Рано они меня закапывают, — сообщил Пистон. — Я их еще зубами загрызу, — и ткнул пальцем в мою сторону: — А ну, звони своему корешу-менту.

— Какому корешу?

— Ты мне фары не врубай. Мусорку, который дело ведет. Напарнику Балабанова.

— Он мне не кореш, — возразил я.

— Да мне насрать, — сообщил Пистон и для убедительности выпучил глаза: — Звони, говорю.

Бляшка, шестерка со стажем, быстро сообразил, откуда дует ветер, метнулся в прихожую и притаранил оттуда телефонный аппарат. Сунул его мне в руки, с тоской посмотрел на пустую вилку у себя в руке и, на сей раз никем не остановленный, исчез в кухне. Не совру — через минуту оттуда донеслось громкое чавканье.

Я посмотрел на Пистона. Вид гостя ничего хорошего не предвещал. И я, решив — ну его к черту, рисковать, — набрал по памяти номер телефона.

Примерно с минуту в трубке ничего, кроме гудков, не было. Потом таки прорезался строгий голос почти Гоголя.

— Советское РОВД слушает.

— Это Мешковский, — сообщил я.

— И чего тебе не спится? — удивился Николай Васильевич. — Я тебя домой побыстрее отпустил — все боялся, что ты у меня в кабинете заснешь. А ты и дома бодрячка празднуешь.

— А у меня гости, — начал было я, но закончить мне не дали. Понятное дело, Пистон. Выхватил трубку и запыхтел в нее:

— Слушай на сюда, легавый. Это Пистон говорит. Я знаю, что вы меня на кичу упрятать хотите, не лечи. Короче, ты, бизон! Ты меня на понта не бери! Пистон таких, как ты, пачками гахал, понял? Я тебе в натуре дело говорю, а не туфту втираю. Я у твоего корешка дома. Да мне, бля, похеру, кто и чей корешок, хаваешь тему? Я у него дома, и он мой заложник. Я сейчас втыкаю условия, и если они не выполняются, Мешковский — покойник. Ну вот, другой базар. Короче, так. Мне нужна тачка. Нормальная, иномарка. Два «Калаша» и четыре… Нет, восемь, магазинов к ним. И сто штук баксов. Ты бананы из своих мусорских ушей вытащи — разве я сказал, что это должны быть ваши ментовские баксы? Да я ими даже подтираться не стану. У меня в Сбербанке есть счет. Белый. На мое имя. Там ровно сто тонн, специально на черный день положил. Да мне насрать, как ты их снимать будешь. Ты власть, ты и думай. И чтобы через три часа вся эта картина под окном нарисовалась. Нет, через три! Тут у Мешковского только полпалки колбасы и булка хлеба. На три часа хватит, дальше голод наступит. А я голодать не хочу. Все, легавый, суетись.

И Пистон с треском опустил телефонную трубку на рычаги.

Я, вытаращив глаза, пялился в никуда. Нет, со мной всякое, конечно случалось, но чтобы в заложники меня брать — это впервые. Как ни странно, самолюбию новый статус нисколько не льстил.

— Ты это серьезно? — решил, наконец, уточнить я.

— Насчет чего?

— Насчет заложника.

— Серьезнее не бывает, — заверил он.

— Так это ж чушь полная, — запротестовал я.

— Ничего не чушь, — усмехнулся Пистон и доел бутерброд. — Когда заложник, они шевелятся быстрее. — И допил кофе.

Мне взгрустнулось. Не активно, а где-то глубоко в подсознании. Потому что сознанию сейчас было пофигу — оно хотело спать.

Пистон окликнул Бляшку и, велев стеречь меня, сменил его в кухне. Шестерка встал передо мной, как боец Кремлевского полка перед Мавзолеем — почти навытяжку. Правда, вместо ружья у него опять была вилка с ветчиной, ни разу даже не надкусанной, что немножко портило картину. Но в целом он выглядел довольно впечатляюще.