За год до победы (сборник)

– А я бывал… Историческую науку вперед двигал. Видишь, что сегодня нашел? Гербовая бляха, Демидов выпустил в честь своего семидесятипятилетия. Вот тут и надпись есть «гдна дествителнаго статского советника Акинфея Никитича Демидова». Надпись и значок «НЗ»… НЗ – это Невьянский завод… Был такой заводец у Акинфея Никитича. А вот клеймо Демидова, видишь? – полковник указал на тусклые буквы в самом верху кругляша. – «Сибир» написано. Без мягкого знака, латинскими буквами… Любил он это свое «Сибир», папаша Демидов, ох как любил! Есть еще клейма «ИОИЗ» – Ивана Осокина Иргинский завод, или «ИОЮЗ» – Ивана Осокина Юговский завод. Все Урал да Урал… – Он опустил бляху назад в карман, та брякнула о что-то металлическое, похоже, о пистолетные патроны. – Вот так-то мы и встречаемся в войну с довоенными своими занятиями… Встречаемся, и грустно становится.

Из-за угла показался, улыбаясь и почесывая пальцем маленькие густые усики, капитан Лоповок. Легок на помине, подумал Громов. На одно плечо капитана была наброшена длиннополая шинель, щеголеватая, кавалерийская; другое украшала деревяшка негнущегося погона – в погон вогнана фанерная пластина, вот он и напоминал деревяшку. Лоповок приблизился, небрежно оперся рукой о капот «виллиса», комбриг улыбнулся с покровительственным одобрением, втянул ноги в кузовок «виллиса», повернулся к Лоповку, сдвинув фуражку на затылок, спросил:

– Капитан, как считаешь, представим сержанта Лепехина, имя-отчество такие-то, к ордену Отечественной войны? Как?

– Считаю, что да… Товарищ полковник!

– Ну вот, на том и порешим. И еще… – Комбриг глянул на этот раз строго, и Лепехин уловил в глазах его внезапно возникший грозный холодок, но взгляда не отвел. – Чтобы помыться, побриться, привести себя в порядок, даю сутки. Входи в любой дом в этой деревне, просись, как говорится, на постой, а завтра вместе с тыловым хозяйством догонишь бригаду.

– Пойду в дом, где раньше останавливался.

– Тогда лады. – Громов застегнул крючок шинели, бросил водителю: – Трогай!

– Товарищ полковник, разрешите обратиться! – Лепехин вскинул руку к виску, щекотно провел концами ногтей по волосам.

– Что еще, Лепехин?

– Товарищ полковник, разрешите доложить – я не один прорывался в Маковки.

– Не понял… Яснее!

– Со мной сержант еще был. Пехотный… Примкнул по дороге. Старков его фамилия… Андрей Старков, из Москвы. Студентом до войны был… Он погиб, погиб уже у самых Маковок… Старков Андрей, а вот отчества не помню, редкое у него отчество, вот я и забыл.

Полковник помрачнел, по лицу его пробежала тень, он тяжело перекинул на сиденье свое полное тело к Лоповку.

– Капитан! Сержанта Старкова – тоже к Отечественной войне. Посмертно!

– Включить в общий список?

– Нет, отдельно!

Лоповок занес руку, чтобы козырнуть, но шинель поползла у него с плеча, он перегнулся, пальцами дотягиваясь до воротника, пробормотал сдавленно:

– Слушаюсь, товарищ полковник.

«Виллис» тронулся с места, разбрызгивая колесами жидкий, перемешанный с грязью снег; на ходу, неуклюже увязая сапогами в жиже, в машину вспрыгнули два автоматчика из штабной охраны. Полковник, не оборачиваясь, прощально махнул перчаткой, мотор «виллиса» тонко взвыл, и машина, почувствовав под колесами твердину, за что можно зацепиться, рванулась вперед, легко и быстро набирая скорость. Вскоре она исчезла за околицей, круто ускользающей вниз.

– Устал, Лепехин? – спросил Лоповок.

Лепехин молча приложил ладонь, приветствуя капитана, повернулся и, разъезжаясь ногами в талом снегу, пошел к мотоциклу – дырявому, смятому, едва живому отбросу войны.

Сел, качнулся взад-вперед на скрипучем, с оборванными пружинами сиденье, ощупал ладонями посеченное, горячее от солнца железо бензобака, потом уперся каблуком в торчок запуска. Мотор захакал бензиновым смрадом, противясь лепехинскому надоеданию, но, когда Лепехин выжал ручку газа, взревел так густо и грозово, что задрожали, задзенькали зарешеченные с внешней стороны окна склада и к стеклу одного из них приблизилась лобастая, с приплющенным носом физиономия штабного писаря, и рядом с ней заерзал влево-вправо толстый белый кулак.

По колее, пробитой громовским «виллисом», Лепехин вырулил на улицу, где колготились молодые, не отличимые друг от друга пацаны в военной форме, зубастые и голосистые, обрадованно улыбающиеся солнечному дню солдаты пополнения – от одинаковости одежды, от одинакового настроения, одинаково непривычного обостренно-веселого состояния эти парни все до единого были на одно лицо: попроси сейчас запомнить наиболее выдающиеся черты любого из них, а через час выложить памятку на бумагу, Лепехин, ей-богу, не справился бы с этим простым, проще быть не может, заданием.