За год до победы

Есть ли рай на земле? Есть! Иначе как описать ощущения человека, который несколько дней и ночей провел в холоде, в скитаниях по вражеским тылам, играя в прятки со смертью, а потом, обмерзлый, уставший, грязный, но главное — живой! — вдруг попадает в жаркую, пахнущую хвоей баню, заботливо истопленную женскими руками? На прилавке лежит загодя отпаренный веник, связанный из дубовых веток, стоит ковш с льдистой водой… Об этом и думал Лепехин, когда забрался на полку, и даже зайокал от неожиданного прилива радостных, будто заново приобретенных ощущений, от непривычной легкости собственного тела, вскрикнул благодарно, начал хлестать себя веником наотмашь через плечо, вдоль и поперек быстро краснеющей спины…

А после бани он, окончательно обессиленный, выбритый и освеженный, одетый в новую, бог знает сколько хранимую в вещмешке и ни разу не надеванную гимнастерку, сидел за столом, на котором вкусно дымились щи; на отдельной тарелке лежало тонко нарезанное желтоватое от времени сало из «стратегических» запасов Ганночкина; горкой был разложен на газете хлеб.

— А ты, оказывается, не старый. — Молодайка посмотрела на Лепехина смеющимися хитрыми глазами. — Побрился, помылся, вместо бинта на лоб пластырь прилепил — лет двадцать, а то и весь четвертной с плеч скинул.

— А ты думала!

— Ну расскажи хоть, как воюете?

— Что рассказывать? Воюем как все. Команду «вперед» дают — вперед идем, команду «отступить» дают — и ее выполняем. Опять же, когда приказывают, не сами.

— Да вам волю дай, вы до самого Дальнего Востока отступите.

— Неправда.

Зинаида, перегнувшись через стол, провела ладонью по орденам, привинченным к лепехинской гимнастерке…

— Где наград столько заработал?

— Там, — Лепехин махнул рукой в сторону.

Там — означало на фронте, в боях — получил ордена за атаку под Косым Логом, когда шли на пулеметы с примкнутыми к стволам пустых винтовок штыками; за ночь у деревни Поганцы, когда без единого выстрела брали вражеские траншеи; за «языков», что приводил из вражеского тыла, за многое другое, о чем в двух словах не расскажешь…

— Это орден Красного Знамени, да? — Зинаида щелкнула пальцем по левому краю гимнастерки.

— Он, — неохотно ответил Лепехин.

— И этот тоже?

— И этот.

— Целых два, — Зинаида посмотрела с уважением на ордена.

Деду что-то стало не по себе, он поднялся, пошатнувшись, ухватился рукой за косяк стола, но на ногах удержался, поглядел на Лепехина покрасневшими, ставшими совсем кроличьими глазами, пробурчал что-то невнятное. Лепехин не понял ничего, молодайка разобрала, обронила, также поднимаясь из-за стола:

— Прилечь захотел. Постелить просит.

Она обхватила деда за спину, ловко и бережно повела его в горницу. До Лепехина донесся шелест расправляемой простыни, скрип жесткой кровати, когда дед укладывался, потом протяжное, беспомощное, сонное:

— Сударыня-барыня… Где ж наш Пе-етенька-а?

Зинаида вернулась мрачная и молчаливая, под глазами высветлилась кожа, Лепехин понимал, каково ей, он проникся сочувствием к вдовьему положению.

— Весна скоро, — заговорил он осторожно, однообразным меркнущим голосом. — На носу вон… Люблю, когда деревья распускаются.

— Я тоже люблю, — отозвалась Зинаида.

— Особо по вечерам запах сильнеет — ох! Листки на деревьях, они еще неокрепшие, дышать на них опасно, а запах настолько силен, ну прямо духи. Вон в нашей деревне было, как… прицепщики у нас в доме жили, а они весной до чертиков уставшие бывают, и то приходили со смены и забывали про все на свете, вот. Когда весна-а — влюбляться надо, а не воевать. Знаете, скворцы какие концерты у нас в апреле устраивают? Ого! Пером не опишешь. Как в филармонии. Выйдешь на крыльцо, сядешь на ступеньку, да так истуканом и застынешь. Шелохнуться, ей-богу, боязно — а скворечье, оно такое вытворяет, такое! Птица иль зверь какой — они ближе нас к природе стоят.

— Что говорить, зверь и птица поближе к природе, чем мы, две ноги, две руки, — кротким голосом сказала Зинаида, тут же сменила кротость на упрямство, и в голосе появилась властная настойчивость. — Рассказал бы все-таки о фронте. Как воюете, где и что… Интересно ведь!

Последние слова Зинаиды, ее «интересно ведь» доконали Лепехина. Он поерзал на скамейке, словно под него сунули горячую сковородку — не привык общаться с женским обществом, проговорил тихо:

— Да не умею я рассказывать. Понимаешь, не умею.

— А вологодские у вас были? — спросила Зинаида.

— Были, — ответил Лепехин, вспомнил своего приятеля-вологодца Мишу Бесова, погибшего при переправе через крохотную, в полтора воробьиных скока речушку, когда их полуторка наехала на странную хитроумную мину, закопанную в сыром песке. Все остались целы, лишь Бесов обмяк в кузове и не встал — крохотный, в бусинку, осколок раскровенил ему шею, перебил сонную артерию. Только что Бесов смотрел на речушку, хвастал, какая вода в северных реках сильная и нежная, какие мягкие волосы становятся после купания, а кожа гладкая, и вот…

— Вода в реках со щелоком, — пояснял он.