За границами снов

Алисе говорили, ей надо в отпуск. Ей говорили, день сурка затянулся, хватит работать. Она курила по три пачки в день, но это был сомнительный способ свести счеты с жизнью. Деревья осуждающе шелестели, листья складывались в клыкастые улыбки. Бледные руки и алые ногти, она вечерами стучала каблуками по брусчатке, и белые голуби разлетались в стороны, гневно воркуя.

Кот пришел к ней – сложил лапы на груди, перекидывая из одного уголка пасти в другой длинную спичку для камина.

– Вы думаете, что я вас кинула. А вы не пытались хотя бы на секунду вообразить, каково это – прожить полжизни в ваших бешеных джунглях, с колодой карт за плечами, с шахматной доской под ногами, вырасти, проливая кровь и отдав свое сердце, смеяться над вашим альтернативным юмором, вставать на закате и ложиться в полдень – а потом в один миг оказаться маленькой девочкой в тусклом городе, заметенном песком? Да-да, это же твоя родина, деточка, мы тебя отсюда похитили, ой, прости, случайно увели, кривозубый кролик ошибся адресом, обратных билетов нет, ее же зовут Алиса, как же иначе! – ее голос сорвался в рыдание, в сиплый стон, песок посыпался из пальцев. – Ах, простите, что я оказалась не та! Что я не была той Алисой, про которую ваши сказочники писали свои глупые романы! Да к черту все.

Через лето, зиму и осень выцветший едва ли не добела кот, тощий и ободранный, пришел к дверям стоматологической клиники. Алиса, бледная, с темными кругами под глазами, вышла ему навстречу.

– Знаешь, мне тогда не казалось, что я сошла с ума. Мне казалось, что я ослепла и потому больше ничего не вижу, кроме этого города…

– Ты прощена.

– Что?! И это все, что вы можете мне сказать?

– Тебе стоит знать. Нет никакой Алисы из романов. У каждой Алисы своя Страна. И у каждой Страны своя Алиса. Мы не должны были тебя изгонять. Он не должен был тебя изгонять.

– Он умер от тоски, и поэтому ты мне это говоришь?

– Тоска умерла от него, от его горя чахнут леса. От его снов задыхаются горы. Вернись.

Алиса умирает от рака легких, и когда она смеется, ее губы становятся алыми.

Дирижер (Сказки о проклятых детях)

Маленький мальчик смотрел на небо, перевитое проводами, и в ответ птицы смотрели в упор круглыми близорукими глазами. Они щебетали на разные голоса, и ему показалось, что их пению недостает порядка и четкости, он заплакал и убежал с балкона.

– Мама, а где папа? – спрашивал с грустью в голосе.

– Папа на небе, – отвечала молодая женщина с волосами цвета закатного золота.

Мальчик рос с этим знанием, смотрел на птиц – взмахивал руками – птицы испуганными листьями разлетались прочь.

Он стоял на балконе, ему едва ли исполнилось восемь лет, когда рука его замерла на взлете – вместо резкого взмаха плавно лизнула воздух. Птицы на мгновение замолчали – точно вслушались в приказание. За следующим движением запястья вернулся звук. Птицы пели.

Мальчик рассказывал друзьям, что его папа на небе, – дети опускали глаза, грустно перешептывались. Тогда он узнал, что на небе живут мертвые люди, сидят на облаках и бессмысленно болтают ногами.

На его вопрос мама отмахнулась: «Ну что ты, при чем тут облака», – и ее голос отливал медью. Мальчику захотелось, чтобы птицы плакали, и они покорно исторгали из себя звуки, похожие на рыдания. Быстро уставали от этой недоброй забавы и с беспорядочным гвалтом уносились вон.

Угловатый и одинокий, он стоял на балконе – поднимал руки – птицы взлетали по одной, на их место тут же садились другие, шелест крыльев вплетался в мелодию. Движение темных силуэтов в проводах не прекращалось, порой птицы падали от усталости – разбивались об асфальт. Он спускался во двор и закапывал их в палую листву.

Однажды его мать выглянула на балкон – вскрикнула порванной струной, выбежала из комнаты.

– Мам, а где папина могила?

– Да ты что такое говоришь?! – в ее голосе звенели слезы.

Юноша бродил по городу – видел столько мертвых птиц под деревьями, сколько не встретит ни один человек за всю жизнь. Их пустые глаза укоризненно молчали ему вслед, и от этого молчания у него раскалывалась голова.

Над могилой его матери застыла медными линиями кованая фигура – длинноволосая девушка, простершая руки к небу.

Молодой композитор (подающий надежды новатор, – галдели в училище; птичий поэт, – шептались за глаза) стоял под деревом, сердитые птицы деловито чистили перья, как и подобает умудренным опытом музыкантам перед спесивым дебютантом. По мановению его руки одни из них запели, другие, согласно партитуре, принялись с едва слышным треском склевывать с ветвей яркие бусины рябины. Рот юноши вдруг наполнил кислый вкус нездешних ягод – тех, которыми питаются перелетные птицы за тысячи миль от тусклого, бетоном одетого города, где птичьи перья строги и сдержанно-темны.

– Мама, мама… – но некому было ему ответить.

Он объехал полмира, и каждый оркестр жаждал чести выступить под управлением маэстро, и самые именитые солисты втайне мечтали, чтобы новое произведение было написано персонально под них.