За гранью слов. О чем думают и что чувствуют животные

Это тактический просчет. Ламары мгновенно подхватываются, и стая приходит в боевую готовность.

Два брата-примака Худу ничего с Восемь-Двадцать не делили. Тем не менее ведомая сучьей ревностью стая в полном составе устремляется в ту сторону, откуда донесся голос их парии-сестры.

Они скрываются в лесу у подножия холма и потом выныривают из чащи высоко на склоне, где над заснеженной просекой гора образует что-то вроде плоской полки.

Там, на приличном отдалении от Ламаров, появляется Восемь-Двадцать. Очень может быть, что ее вечерний призыв был адресован отцу. Но он как сквозь землю провалился. Радиоошейник молчит. Она решила рискнуть и подала голос, но просчиталась. Единственная родная душа, единственный старый друг не пришел на ее зов. Зато на него пришли новые враги.

Восемь-Двадцать по всем статьям превосходит своих весьма заурядных сестриц, которым, несмотря на средние данные, надобно того же, что и ей. Волчьи игры – дело тонкое. Бывает, что порой серому волку лучше бы родиться серой мышкой, с которой взятки гладки. А тот, кому много дано, за это поплатится. Именно такой конец намечается у истории, которая разворачивается сейчас перед нашими глазами. В свете заходящего солнца мы видим бегущую Восемь-Двадцать. Хвост у нее поджат, сразу ясно, что жизнь ей не мила. Мне со стороны хорошо видно и ее, и стаю. Я не знаю, видят ли они друг друга, но, судя по всему, местонахождение всех участников драмы ни для кого не секрет.

Ворон к ворону летит

Восемь-Двадцать и ее отец провели вместе меньше одного дня. Сейчас сигнал его радиоошейника засечь невозможно, сколько мы ни водим ручными антеннами на холодном ветру. В долине реки Ламар его нет. Он ушел. Осиротевшая дочь осталась, ее не видно, но сигнал проходит. Если она и вправду на сносях (и это именно та причина, по которой на нее взъелась тоже, видать, беременная старшая сестра) и в одиночестве начала голодать, беременность, скорее всего, закончится выкидышем или зародыши не разовьются.

Гибель Семь-Пятьдесят четыре и Ноль-Шестой смешала все жизненные карты стаи. Смерть прибирает к рукам не только жизни убитых волков, она вмешивается в будущее тех, что уцелели, и даже в будущее их потомков, ведь волк – не бездушный живой организм, а личность с индивидуальными особенностями и характером.

Лори шарит глазами по долине, словно ворон, всматриваясь в мельчайшие детали, в землю под деревом, на котором сидит орел, чтобы заметить хотя бы тень следа или движения – что угодно.

Я не вижу ничего.

Лори произносит: «Вот они!» – и для меня это все равно что «Крибле-крабле бумс!».

– Где?

Я поворачиваю голову и смотрю туда же, куда смотрит Лори, но она видит волков, а я не вижу ни-че-го.

Она отходит в сторону от своего смотрового телескопа и делает рукой приглашающий жест. Приникнув к «глазку», я вижу немыслимое зрелище: восемь волков с добычей на расстоянии трех с лишним километров. Когда я смотрю уже в свой телескоп, то примечаю на снегу продолговатую черную… кляксу? Нет, точечки, будто перцем сыпанули. Ну конечно! Вóроны.

К тому времени как волки загнали добычу и режут ее, вороны тут как тут, в великом множестве. Они испокон веков кормятся остатками волчьих трофеев, поэтому в народе ворона нередко называют «волчьей птицей». А вот если тушу оленя бросили в лесу охотники, вороны на нее не слетаются. Волку ворон доверяет. Человеку – никогда. Каждый вороненок знает, что в такой туше может быть яд. Воронята свои уроки учат на совесть.

Но так было не всегда. В скандинавской мифологии Один хоть и почитался верховным божеством и отцом всех богов, но страдал от недостатка зрения, памяти и знаний. Есть он не ел, пил только мед и брагу, а изъяснялся исключительно стихами. Конечно, без посторонней помощи ему было не обойтись. Божественную неполноценность искупала парочка воронов, Хугин («мысль») и Мунин («память») – они летали по всему миру и приносили Одину вести о том, что где случилось. Их место было на божьих плечах, а у ног Одина всегда лежали два волка – Гери («жадный») и Фреки («прожорливый»), которые добывали мясо и пропитание[64]. Такая вот была единая бого-человеко-вороно-волчья супергруппа, несокрушимая коалиция, чья мощь заключалась в синергетическом единстве. Биолог и автор книг Бернд Хейнрич предположил, что атрибутика Одина отражает «сильный охотничий альянс из забытого прошлого; культура охоты была погребена, когда охотники превратились в скотоводов и землепашцев». А еще в ковбоев и фермеров.

Орнитолог Дерек Крейгхед с изумлением выяснил, что едва вставшие на крыло воронята, вылупившиеся у пары, за которой наблюдали ученые, преспокойно гостят ночью в гнезде, принадлежащем совсем другой паре воронов на противоположном склоне горы. При этом хозяева гнезда дома. «Вороны традиционно считаются территориальными птицами, живущими обособленными парами, – пишет он, – но на самом деле они существуют в рамках разветвленной социальной структуры, куда более сложной, чем нам казалось».