Читаем За гранью возможного. Биография самого известного непальского альпиниста, который поднялся на все четырнадцать восьмитысячников полностью

Если Мингма – единственное препятствие между тринадцатью восьмитысячниками и последним, четырнадцатым, я буду счастлив, что в базовом лагере с нами поживет еще один человек. По крайней мере, если что, будет подмога. Но, оглядываясь назад, понимаю, что беспокоиться было не о чем. Мингма Шерпа оказался замечательным человеком. И компанейский парень, и помощник, и ему удалось решить несколько возникших проблем. Оказалось, что это человек с самыми крутыми связями в Тибете.

Но даже с его помощью все проходило не гладко. На меня продолжали давить со всех сторон. Спонсоры активизировались и стали требовать выкладывать больше постов и фотографий в соцсетях и не забывать сопровождать их нужными хештегами. Меня начал беспокоить зуб мудрости. Но самой серьезной проблемой оказался навязанный китайской стороной офицер связи. Мы изучили прогноз погоды и выбрали наиболее удобный день, но тут влез этот китаец.

– На горе очень опасно, – сказал он, – погода плохая.

Он был прав, шел сильный снег, но нам доводилось подниматься и в гораздо худших условиях. Сначала я пытался отшутиться:

– Не беспокойтесь, – сказал я, хлопнув его по плечу, – я гуру в оценке рисков.

Но он лишь покачал головой:

– Извините, но нет. Если с вами что-то случится, отвечать мне. На горе сейчас большая лавинная опасность.

«Так, – подумал я, – теперь и с этим еще работы прибавилось». Но в конце концов, удалось убедить его, рассказав о том, как провешивал перила на К2, когда никто более не хотел идти на гору в ужасных погодных условиях. Рассказал об организации экспедиции гуркхов на Эверест, когда все висело на волоске. Рассказал обо всех девятнадцати экспедициях на восьмитысячники, которые я провел и в ходе которых никто не только не погиб, но и не отморозил и пальца.

Объясняя свою точку зрения, я старался держать эмоции под контролем. Разговор на повышенных тонах ничего не дал бы и вообще мог дорого обойтись. В конце концов офицер связи сдался и уступил. Вечером накануне штурма вершины я попытался собраться с мыслями.

«Нимс, – сказал я себе, – расслабься. Ты на месте, теперь нужно только остаться в живых. Не рискуй понапрасну, держи все под контролем, не горячись. Проект нельзя считать законченным, пока ты не переступишь порог родного дома».

Я посмотрел на гору. Ее окутали облака, и вдруг жуткий раскат грома послышался над долиной. Невозможно было не благоговеть перед размерами и масштабом того, что ждало впереди. Вне зависимости от непогоды, которая бушевала вокруг, Шишабангма казалась цельным монолитом, который не пробьешь, от которого не отколешь кусок. Хотел бы я обладать такой же твердостью.

Разумеется, не было смысла рассуждать о горе такими категориями, этому гигантскому пику все равно, есть я или нет. Но я почувствовал вдохновение. Если бы мой дух был таким же большим и сильным, как эта гора, я бы стал непробиваемым для боли, страха и стресса, и ничто не могло бы остановить меня. Перед сном я задал Шишабангме пару вопросов.

Ты позволишь мне сделать это?

Смогу я? Или нет?

И услышал в ответ лишь порыв ветра со снегом.

* * *

Погода на восхождении была ужасной. Как будто гора пыталась остановить меня или, по крайней мере, удостовериться, насколько сильно я желаю завершить начатое. Ветер, дувший со скоростью девяносто километров в час, обрушился на Мингму Дэвида, Гелджена и меня. Он дул постоянно, пока мы пробивались вверх, проходя через нижние лагеря и провешивая и закрепляя веревки.

По пути к первому лагерю мы ненадолго присели отдохнуть, я достал из рюкзака беспилотник. Восхождение на Шишабангму – не фунт изюму. Это окончание проекта, эмоции захлестывали, поэтому хотелось запечатлеть на пленку как можно больше. Дождавшись небольшой паузы, когда ветер немного утих, я запустил дрон и стал снимать, как мы поднимаемся по склону.

Внезапно земля под ногами дрогнула. Я шел позади остальных, где-то в пяти-десяти минутах подъема, и увидел, как огромный пласт снега ниже ребят вдруг треснул и откололся. Сначала он поехал вниз как-то очень медленно. Что стало причиной схода лавины, непонятно, но она набирала скорость и зацепила меня в качестве случайного пассажира.

Бороться с этой мощью было бесполезно. Я смотрел в небо, скользя по склону и предоставив богам гор решать мою судьбу. Снежная поверхность вокруг трескалась и ломалась. В какой-то момент меня накрыло с головой, но вскоре «выплюнуло» на поверхность. Я приготовился к тому, что сейчас буду раздавлен и задохнусь, как вдруг все остановилось. Я посмотрел вниз. Лавина шла ниже по склону, расходясь в стороны и вспучиваясь гигантским облаком. Каким-то образом фрагмент снежного потока, в котором я находился, прекратил движение. Боги пощадили меня.

Я рассмеялся: «Невозможно поверить! Пройти путь целиком и чуть не погибнуть на последнем восхождении».

Больше я не решался доставать беспилотник.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное