За грибами в Лондон

Дикая самоуверенность, слегка удивительная в этом маленьком заикающемся человеке, в Америке абсолютно не исчезла и даже возросла: он, конечно же, был абсолютно уверен, что до него никто не смог толком показать мне этот удивительный город, по-настоящему это может сделать только он! Ну что ж – эта энергия и привлекает клиентов и помогает, наверно, выигрывать дела. Мы подошли к подземному переходу и спустились на одну ступеньку.

– Так! Стоп! – скомандовал он. – Щупай стенку!

Я растерянно шарил рукой по абсолютно гладкой поверхности.

– Да не здесь! – раздражаясь моей бестолковости, вскричал он. – Вот! – он рывком подвинул мою руку.

– Да… какие-то пупырышки, – пробормотал я.

– «Пупырышки»! Это азбука Брайля, для слепых! Сколько здесь пройдет за день слепых?! Один из ста тысяч? Может быть, даже ни одного. Но это здесь есть! – гордо произнес он. – Ты понял, какая это страна? Конечно, ты скажешь (почему обязательно я?), что слепой спокойно может спросить и у прохожих, что это за переход. И в этой стране, ты можешь быть уверен, ему не только подробно все расскажут, но и переведут его!

Я хотел было сказать, что и у нас тоже иногда переводят слепых, но Гриня, вскинув маленькую ручку, остановил мою речь.

– Но! – воскликнул он и, слегка сбавив пафос, повторил уже мудро и взвешенно: – Кто-то может подумать, что слепой, спрашивая, унижает себя – а может быть, ему не хочется унижаться? И вот! Щупай! – Он заставил меня снова щупать пупырышки. – Он может узнать все самостоятельно, не унижаясь!

– Мд-а-а! – проговорил я, распробовав пупырышки. – Права слепых тут на высоте.

– Ты понял, да? И не только слепых… – произнес он слегка обессиленно, что немудрено было после такой вспышки.

Под землей мы прошли молча, но, как только поднялись на жаркий, раскаленный солнцем угол, последовала новая вспышка, даже более бурная.

– Вот! Смотри! Ты видел?! – Он торжествующе показал на огромного, почти обнаженного негра с какой-то тряпочкой на чреслах, сидевшего на асфальте недалеко от ступенек. Из одежды, кроме тряпочки, на нем была еще какая-то табличка на шее, обрывок картонки с кривой надписью карандашом. – Ты способен понять, что там написано?

Я напрягся.

– Тейк ми оф… фо ту долларз?.. Можешь послать меня… за два доллара?

– Точно! – воскликнул он радостно.

Он быстро подошел к негру, они о чем-то побалагурили, и Гриня, торжествуя, вернулся. Два доллара, правда, не дал, но он же и не послал его подальше, как предлагало объявление? – Понял теперь? Человек почти голый сидит в центре Нью-Йорка – и никто, заметь, никто не делает ему замечаний, а уж тем более не унижает его: о таком тут давно никто не слышал. Человек предлагает послать его за два доллара подальше и притом не чувствует ни малейшего унижения! Здесь все абсолютно равны. Я, преуспевающий адвокат, и он, нищий негр, только что поговорили на равных и расстались приятелями! Ты это заметил?

– Да-а-а! – уже привычно восхитился я.

Мы подошли к огромной стеклянной коробке с надписью «Пенсильвания-билдинг» – и сошли в подземный гараж. Он подал квиток дежурному, и тот быстро пригнал с какого-то глубинного этажа (тут, кажется, семь этажей вниз, небрежно сказал Григорий) машину: огромный молочного цвета «Линкольн»! И мы поехали по нью-йоркским улицам, забитым оживленными толпами: все стремились куда-то, несмотря на испепеляющую жару… а мы-то в прохладе, несмотря на «всеобщее равноправие»! Но не будем придираться, а тем более – к себе! К роскоши быстро привыкаешь и перестаешь мучиться: ну а что здесь такого-то? Элементарные удобства. Мы перескочили Ист-Ривер и въехали в низкоэтажный Бруклин. Как пояснил мне Гриня, ерзая на сиденье, мы едем по Оушн-вей (Океанский путь), главной улице Бруклина. Улица была широкая, тенистая, за деревьями стояли маленькие одинаковые домики вроде тех, что строили у нас после войны пленные немцы. Прохожие были на удивление одинаковые: несмотря на жару, в душных черных костюмах с длинными пиджаками, в черных шляпах, с завитыми пейсами, похожими на пружины, свисающими из-под шляп.

– Это ортодоксы? – со знанием дела произнес я.

– Нет! – воскликнул он опять же радостно. – Тут вообще ни черта не поймешь! Это так называемые пейсатые, в чем-то они не согласны с ортодоксами, а те не одобряют их! Тут столько всего, что даже я не разбираюсь! – с восторгом он махнул маленькой ладошкой. – Верней, разбираюсь по ходу, когда надо, – уточнил Гриня.

Мы въехали на темноватую улицу – как бы «под крышей» грохочущей надземки.

– Вот она, наша родная Брайтон-Бич! – Он вдруг блеснул слезой. – Что скрывать – все наши отсюда. Я тоже когда-то прозябал здесь. Мечтал стать великим переводчиком! – Он грустно улыбнулся. – Но постепенно вышел на настоящее дело – и теперь могу помочь остальным!

Его классический профиль гордо скользил на фоне неказистых домов его юности.

– Ну что, выйдем? – тормознул он.

Ну как тут не выйти? Его «малая родина»!

Шла толпа. Так странно я никогда еще себя не чувствовал. Наши – и в то же время нечто с ними произошло. На вид совсем наша баба жаловалась подруге:

– Мои чайлденята мне продыху не дают!