За кулисами любви

Они сидели на кухне, заваленной обрезками ткани, бумаги, кусками поролона, дерева и проволоки, и пили дешевое болгарское вино, закусывая попеременно яблоками и сухарями, потому что больше ничего съедобного на этой кухне-мастерской обнаружить не удалось. И уже за полночь Вика зачем-то рассказала Андрею всю свою теперешнюю жизнь, ни на что ни жалуясь – боже упаси, это было бы смешно! – но спрашивая: а почему так получается все неладно? Почему она, как мальчик Кай в сказке, пытается сложить слово «любовь», а получается никому не нужная «вечность»? Ведь она же делает все правильно, она так хочет, чтобы ее просто любили, как обычную толстую замотанную тетку под сорок любит ее заурядный супруг – ни за что, просто так, по привычке. А вот ее, Вику, ценят и оценивают, обожают, хотят, терпят, ею любуются, гордятся и восхищаются – но не любят! И даже муж, который никогда не мог устоять перед ее красотой, собрался выкинуть ее из своей жизни без сожаления, как дорогую, но вышедшую из моды безделушку, чтобы купить другую, больше подходящую к интерьеру. «Почему?» – спрашивала она у Андрея и смотрела требовательно.

А он молчал, гладил ее, как маленькую, по голове, наливал вино и подсовывал яблоки, разрезая каждое на четыре части и аккуратно убирая семечки, что почему-то до слез умиляло Вику. И опять молчал, кивал, смотрел внимательно. А что он должен был сказать? Что если найти подходящий кусок льда, то можно составить любое слово, и только «любовь» не сложить из льдинок никогда? Он знал, что Вика сама понимает это, и разговаривает сейчас не с ним, а с собой.

В середине ночи Вика вдруг так устала, что заснула на полуслове и принялась моститься спать прямо на кухне, на крохотном угловом диванчике, рядом с какой-то, кажется, андерсеновской балериной без одной руки. Андрей все же отвел ее в комнату, уложил на единственный диван и укрыл пледом.

– А ты? – уже засыпая, спросила Вика.

– Я в кресле, – махнул рукой Андрей. – Все равно не усну, мысли всякие…

– Знаешь что, Андрюша? – вдруг сев на диване, звонким и совершенно не сонным голосом сказала Вика. – Знаешь что? У меня скоро будут деньги. Много денег. И я хочу, чтобы у тебя был свой театр. Свой собственный. У тебя должна быть свобода, ты должен быть свободен, – она понимала, что повторяет одни и те же слова, но это от того, что волновалась и очень хотела его убедить. – Ты талантливый, ты не должен заниматься всякой чепухой. Ты согласишься? Согласишься, да?

– Театр из денег не построишь, – уклонился от ответа Андрей.

– Понимаешь, мне это очень надо, – сбивчиво принялась объяснять Вика. – Это будет и мой театр тоже. Я ведь тоже училась, и не хуже тебя!

– Конечно, не хуже, – примирительно пробормотал Андрей – кажется, он так и не принял всерьез ее слова. – Ты ложись, а завтра на трезвую голову обсудим, куда твои будущие деньги девать.

– Ты зря смеешься, я правду говорю, – не унималась Вика.

– Ну, раз правду, то назначим тебя директором, – согласился Андрей. – Хочешь быть директором кукольного театра? Из тебя получится отличный Карабас-Барабас! Вот и договорились, – кивнул Андрей и выключил свет.

Вика замерла в ожидании, кажется, и сердце перестало биться… Но Андрей осторожно пробрался к стоявшему у окна креслу и там, повозившись, затих. «Он не хочет делать ничего, о чем я завтра пожалела бы, – подумала Вика. – А может быть, ему важнее сейчас побыть наедине с собой, чем со мной. И даже то, что она лежит совсем рядом, то, что он влюблен в нее все эти годы – сегодня, в день премьеры, не имеет никакого значения». И это тоже было для Вики удивительным открытием.

«Ну ничего, ничего, – прошептала про себя Вика. – Будет и другая ночь, и новый день. И новая премьера. Теперь у нее появилась цель. Теперь она ничего не боится – ни мужа, ни того, что должно случиться, что уже, наверное, случилось – и что изменит ее жизнь. Ее и Андрея. Она не боится!»

Вечером того же дня Волкова освободили под залог – не зря хлопотали в прокуратуре и Китаев, и адвокаты. У ворот ИВС дежурили вездесущие журналисты. Валерий под прикрытием Китаева пробрался сквозь строй, бормоча одну и ту же фразу: «Все вопросы к моему адвокату!», забрался в китаевский джип и они укатили, оставив адвокатов заниматься пиаром.

– Где Вика? – первым делом спросил Валерий.

– Ни дома, ни в коттедже ее нет. Еще утром забрала вещи и уехала.

– Тогда домой, – решил Валерий.

Дома он долго мылся, оттирая едва ли не с кожей противный въевшийся запах. Брошенную кучей одежду оставил на усмотрение домработницы. В ближайшее время он сменит все, к чему прикасались чужие руки, – телефон, портмоне, ежедневник. Сувениры ему не нужны, такое не забывается.

И не прощается.

Китаев, неловко хозяйничая на чужой кухне («Она и мне чужая», – усмехнулся про себя Валерий), согрел чайник, сочинил бутерброды. На оставленную домработницей кастрюлю с чем-то непонятным в оранжевом соусе оба покосились, но решили не связываться. Такой разговор, который предстоял им, под суп – или что там? – не ведется. Только немного коньяка, чтобы быстрее заполнить теплом противную пустоту в желудке.