За кулисами "Министерства правды"

Это был, как мы видим, вполне подготовленный товарищ; понятно, что ему и поручили создание Главлита и руководство им. Одновременно он активно сотрудничает в печати 20-х годов, выступает в роли литературного критика, нещадно громя лучших писателей тога времени за «отступничество», «внеклассовый подход» и прочие грехи: не случайно автор единственной и сугуба апологетической книги о нем назвал ее «Критик-боец» (Яковлев Б. Критик-боец. (О П. И. Лебедеве-Полянском). М., 1961). Его цензурные отзывы и резолюции на донесениях сотрудников по ведомству мало чем отличаются от опубликованных им статей — как по стилю, так и по содержанию. Вскоре и вполне справедливо он завоевал себе в литературных кругах «славу» настоящего цензурного цербера. Как рассказывали мне старые литераторы, в своем кругу они называли его тогда не иначе, как «Лебедев-Подлянский». Служил он не за страх, а за совесть, проявляя себя крайне ортодоксальным коммунистом. После 1932 г. он ушел на академическую работу, возглавлял одно время Институт русской литературы, писал и публиковал труды по истории русской революционно-демократической критики, в основном а возлюбленных им, как и всей официальной идеологией, Добролюбове, Писареве и других радикалах-шестидесятниках. В конце своей жизни он был, наконец, удостоен звания полного академика; как уже отмечалось во «Введении», это немало способствовало выяснению всей подноготной деятельности и его лично, как главного цензора, и всего Главлита, поскольку, согласно статусу, все его бумаги поступили после смерти в Архив Академии наук и среди них оказалось немало для нас интересного и поучительного.

Так было создано «Министерство правды»… Рассмотрим теперь самый механизм его работы.

Органы Главлита и коммунистическая Партия

Выше уже говорилось, что самая идея создания Главлита и его местных органов исходила из высших сфер идеологического руководства, непосредственно — из ЦК партии. Работой цензурных инстанций руководил вначале Агитпроп ЦК, затем Культпроп; впоследствии были созданы идеологические отделы, в состав которых входили секторы печати. Ни одно сколько-нибудь важное решение «литовских» органов не принималось без ведома отделов пропаганды партии; более того, сама инициатива запрещения той или иной рукописи или напечатанной книги исходила именно оттуда. Переписка цензуры с партийными инстанциями огромна. Ежемесячно им отсылались отчеты обл. и горлитов, запрашивались «компетентные мнения» об авторах. Нередко объявлялись выговоры по партийной инстанции руководителям, допустившим те или иные огрехи в работе, в основном — «за притупление бдительности». Строгую грань в деятельности партийных и цензурных органов провести невозможно: они были переплетены между собой самым тесным образом.

Существовал, однако, и раздел сфер влияния. Во-первых, в идеологических отделах вырабатывалась «общая линия», «установка»: детализация и конкретное воплощение их поручалось уже органам цензурного контроля. Во-вторых, последние имели дело уже с написанными произведениями, и от «классового чутья» и понимания обстановки зависела дальнейшая судьба книг. Ясно, что устранялось все, что не соотвествовало видам и намерениям партийного руководства. В-третьих, в отделах пропаганды формировалась «позитивная» установка: всю печатную продукцию подчинить служению целям коммунистической диктатуры, вернее — услужению ей. В руках этих отделов находился мощнейший рычаг влияния на весь процесс и характер книжного дела, а именно подбор и назначение «надежных» руководителей издательств и главных редакторов, неизменно выступавших креатурой партии. Они в первую очередь и должны были выполнять все партийные директивы и инструкции. В этом мы видим еще одно коренное отличие новой практики от дореволюционной. В большинстве случаев до революции автор и редактор выступали единым фронтом, вместе думая, как обойти цензурные рогатки и препоны. «Теперь же, — как точно заметил в свое время Роман Гуль, — картина резко изменилась: редактор-коммунист и цензор-коммунист вместе борются с писателем, они сотрудники-чиновники в общем деле использования творчества в интересах диктатуры»⁷. Позднее, в эпоху наступившего единомыслия, все большую роль стал играть такой фактор и такой феномен как самоцензура окончательно запуганных и терроризированных режимов авторов.

Вполне естественно и логично, что кандидатуры самих надсмотрщиков-цензоров проходили строжайшую партийную проверку.