За любовь

Эта мысль, ежедневно, разрывала его истерзанную душу и уставший мозг, но окружающая обстановка не позволяла дать волю депрессии. Его социальный статус многим был не по душе. Все эти маргиналы считали, что неплохо бы восстановить справедливость и отомстить за все неудачи. Пришлось мобилизировать все силы, чтобы выжить. Народ здесь ничем не отличался от него самого – такое же зверье. Все было поставлено на силе. Маркус это знал, поэтому, когда его начали ломать, держал удар.

Свое место в тюремной иерархии Маркус быстро выбил кулаками и подковерной грызней. Первый месяц срока было тяжело, он даже спать не решался, ибо постоянно был начеку, но после того, как изуродовал одного до неузнаваемости бритвой, все поняли, что к нему лучше не соваться. Его стали обходить стороной, называя, психопатом. Маркус был, более чем, удовлетворен. В друзьях он не нуждался, в авторитеты не метил, пусть лучше боятся его. Страх – прекрасный способ управлять людьми. Именно страх заставлял ублюдков держать язык за зубами и до начальника тюрьмы эта история не дошла.

Однако, Маркус не ожидал, что все так быстро закончится, поэтому ждал «ответку», он был готов бороться до конца. Ему терять было нечего. Так он считал, пока однажды его не вызвали в административную часть. Поскольку вызывали обычно нарушителей порядка, Маркус первым делом подумал, что кто-то настучал, а значит его ждет изолятор. Пока его вели, он пережил гамму эмоций от досады до ярости. Но каково же было его удивление, когда конвоир завел его в зал переговоров. Маркус застыл на месте, за что тут же получил тычок в спину и раздраженный окрик:

– Че встал, давай, иди уже, а то время тикает! Шестая будка!

Маркус кивнул и словно сомнамбула двинулся по коридору, отыскивая среди стеклянных дверей нужную. Когда нашел, то не поверил собственным глазам. Маркуса бросило в жар, а внутри все оборвалось. Такой радости: отчаянной, пробирающей до слез, он не чувствовал никогда.

Анна тоже смотрела на него со слезами на глазах. Дрожащие губы растянулись в улыбке, она махнула ему, и он зашел в переговорную кабинку, будто сам не свой.

Он бы, наверное, так и сидел и смотрел на нее, боясь шевельнуться и понять, что это сон, но Анна взяла трубку телефона, и он последовал ее примеру.

Пару секунд они просто дышали и сверлили друг друга взглядами. А потом, словно что-то взорвалось у него внутри, он и сам не понял, как спросил тупость, сорвавшуюся с его языка. Наверное, за месяц пребывания здесь, он разучился нормально говорить, но это не было оправданием его грубости.

– Зачем пришла? – его голос был хриплым и низким. Анна никак не отреагировала на его вопрос, разве что вздохнула глубже, а потом тихо отозвалась:

– И тебе, привет.

Маркусу стало стыдно, он сглотнул и так же тихо ответил:

– Извини!

– Не надо. Я… боже! – она усмехнулась, а потом, посмотрев на него, заплакала. – Прости меня! – тяжело дыша и поминутно всхлипывая, произнесла она сдавленным голосом. – Знаю, тебе и так непросто, а тут еще я… черт!

Она уткнулась в руку, глуша всхлипы, Маркус покрепче сжал труюку, пока пластмасса не затрещала под его пальцами. Горечь и в тоже время волна безумной нежности и любви к этой женщине, затопила его.

– Малыш, пожалуйста, не плачь, я тебя очень прошу. Я этого не стою, ты же знаешь, – попросил он дрожащим голосом.

Она посмотрела на него в упор, закусила губу и прошептала:

– Тебя били?

Это не было вопросом, она просто смотрела и все-все понимала, а слезы продолжали катиться по ее щекам. Маркус постарался улыбнуться и, как можно, беспечнее ответил:

– Нет, конечно. Не верь киношным глупостям. Здесь все…

– Не ври! Я же вижу!

Она снова разразилась слезами, лихорадочно шепча:

– Прости меня, я… мне так жаль! Я очень хотела прийти, но не могла. Я боялась, я… прости меня! Я – такая слабачка!

– Эни, послушай меня! – резко оборвал он поток ее слов. Ему было невыносимо это слушать. Волна гнева окатила от осознания того, что ему – развращенному, эгоистичному придурку была дана в жены невероятная женщина, а он не ценил, принимал, как должное, не понимал и не видел. И она еще за что-то просит прощения у него?! Боже, да есть ли предел ее милосердию?! Оно заставляло Маркуса чувствовать себя полным ничтожеством. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак и затолкав свое самолюбие поглубже, он со всем гневом произнес:

– Никогда не смей просить у меня прощения! Ты ничего не должна ни мне, ни кому бы то ни было еще. Живи, Анна! Для себя живи, для нашего сына. Посылай к черту всех и меня в первую очередь. Забудь, хватит! Черт возьми, почему же ты никак не поймешь? Не учит тебя жизнь, что ли ничему?

– Наверное, нет, – тяжело сглотнув, выдавила она из себя и тут же добавила. – Знаю, я – дура. Но… ничего не могу с собой поделать. Не могу оставить тебя и забыть! Не могу!

– Мне твоя жалость и твое гипертрофированное чувство долга, не нужны! – оборвал он, сгорая от стыда и унижения.

– Я не жалею тебя, Маркус и никогда не буду. Я просто люблю и хочу поддержать в трудную минуту. Разве это преступление?