За любые деньги…

– Однажды со мной случилась одна любопытная история, Алан, – заговорил Майкл. – Мне было шестнадцать лет, и я разговаривал со священником. Я пытался доказать ему, что Бога нет. Тогда он сказал мне: «Понимаешь, для верующего человека Бог такая же реальность, как пальцы на его руке. А теперь посмотри на свою руку и попытайся внушить себе, что у тебя нет одного пальца». Я возразил, что, мол, палец, в отличие от Бога, все-таки существует на самом деле. Священник сказал: «Тогда тебе нечего бояться. Ты будешь видеть десять своих пальцев, и твое самовнушение закончится ничем». Вечером, оставшись один, из любопытства, я все-таки сделал то, о чем говорил священник. Я целых полчаса смотрел на свои руки и говорил себе, что у меня не десять пальцев, а только девять. Конечно, все закончилось ничем, но… – Майкл замолчал.

Алан скреб ложкой по дну котелка.

– Что примолк? – не поднимая головы, спросил он. – Хочешь подчеркнуть эффект?

– Утром у меня сильно опух левый мизинец.

– И что это доказывает? Самовнушением может быть как вера, так и неверие.

– Может. Но меня удивила его сила. Понимаешь?.. Откуда она, эта потрясающая способность, если Бога нет?

Алан зевнул и отбросил котелок.

– Мы жили с тобой в одном городишке, Майкл, и я знаю, как звали того священника, с которым ты говорил – отец Педро. Вот только ты не знаешь, что этот смиренный католик, не смотря на свою веру в Бога, иногда заглядывал по ночам к одной миленькой вдовушке.

– А что это доказывает? Разве не то, что даже сильный человек – слаб?

Алан вдруг ласково улыбнулся, рассматривая ожившее лицо брата.

– Послушай, Майкл, о чем мы с тобой говорим? У нас с тобой есть куча золота, и весь мир хочет отнять его у нас. Завтра нас ждет опасная дорога и – черт бы меня побрал! – я не уверен, что смогу дотащить тебя до добрейшего дядюшки Кейзи. Короче говоря, нам нужно хорошо выспаться, братец.

– Ты спи, а я подежурю. Все равно не усну.

– Бок сильно болит, да?

Майкл промолчал.

– Нам нужно поторопиться, Майкл, – уже залезая под одеяло, сказал Алан. – К черту все лишние мысли и переживания. Только вперед!

– А что впереди?

– Я уже говорил: для тебя – дядюшка Кейзи, а для меня – Лос-Анджелес. Ну а вера в то, что мы дойдем до конца, в отличие от всех других вер, не отвлекает и не мешает мне жить.

Прежде чем уснуть, Алан вспомнил Сьюзи.

«А если она мне не врала? – вдруг подумал он. – Ховард сильно щурился, когда смотрел на камень, да и вообще… Будь я на его месте, я легко смог уйти в сторону, а он почему-то опоздал. Но тогда зачем Уэсли решил пристрелить нас во время подъема, если плохо видел, когда смотрел вверх?»

Сон подкрадывался незаметно. Мысли Алана светлели, из них уходили напряжение и злость, вместе с тем они становились все короче, а слова превращались в неясные образы.

«Уэсли просто испугался. Нет, не за золото. Меньше, чем за полминуты до того, как он вытащил свой кольт, я несколько раз окликнул Майкла… Неужели Уэсли испугался моего крика? Но тогда я должен был кричать так, словно был готов умереть за Майкла, – прежде чем сон окончательно победил Алана, он успел подумать: – Сьюзи… Чертова стерва… Мне все-таки жаль тебя… И если Бог действительно есть, ты мне не врала. Загадка, да?.. Огромная загадка».

Алан уснул, так и не решив эту последнюю загадку.

Майкл не спал до полуночи, и даже когда стихла боль в боку, он долго смотрел на слабое пламя костра. Иногда он привставал и подкидывал в него пару веток из кучи, принесенной Аланом. Майкл думал и в его глазах светились то ли звезды, то ли пламя костра.

18.

Как говорил один умный человек, и добро, и зло у времени в плену, но если зло способно на восстание, то добро – только на побег. Что же касается Алана Спенсера, то он никогда не забивал себе голову подобными, чисто философскими измышлениями, и, может быть, благодаря этому стал хорошим писателем.

Во-первых, Алан учел свои прошлые, еще юношеские творческие ошибки, то есть те, которые он успел сделать до того, как попал в банду Ховарда Уэсли, а, во-вторых, он перестал бояться учиться. Днем Алан читал, а вечером переписывал абзац за абзацем из понравившихся ему книг, вдумываясь в каждое слово и в их едва уловимую связь. Через год тяжелого труда Алан наконец понял, чем отличаются бездарные книги от интересных. Если первые только рассказывали о чем-то, и их текст походил на монотонное журчание ручья, то вторые – как бы это ни парадоксально звучало – умели спорить сами с собой. И это был не философский спор за какую-то идею, а куда более сложный конфликт – драма столкновения характеров, желаний и страха потерпеть поражение.