За миллион или больше

Лейтенант, не знавший, о ком они говорят, кивнул с важным видом. А Фушероль начал решительно продвигаться к своей цели. Он не верил, что друг Лателя не посвящал его в свои любовные дела.

– Если он действительно был таким скрытным, – бормотал Фушероль, – то положение убийцы заметно облегчается.

– Я бы охотно помог вам, если бы хоть что-то слышал, – твердил Морис.

– Тогда ответьте мне честно.

– Я иначе и не могу.

– Поскольку у нас нет имен, – вздыхая, проговорил комиссар, – мы вынуждены опираться на косвенные улики. Мы обнаружили одно письмо у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик стола. – Он развернул розовые листы. – Послание датировано седьмым июля – за пять дней до убийства Шнеберга. Взгляните, вам не знаком почерк?

Это было письмо женщины. Две страницы содержали восторженные любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера связи корреспондентки с Морэ. Она называла себя «твоя Изольда», а возлюбленного –«мой Тристан».

– Ну? – спросил Фушероль.

– Не имею никакого понятия.

Фушероль не смог удержаться от досадливого жеста.

– Сожалею, что затруднил вас просьбой приехать сюда, – сказал он.

Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и с облегчением последовал ему.

– Если я вам больше не нужен…

Морис пожал толстую руку комиссара, затем удостоился по-военному крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он буквально подбежал к машине, включил фары и поехал. А когда дома Бьевра остались позади, ему неожиданно сделалось так плохо, что он притормозил у тротуара. Опустив голову на рулевое колесо, Морис закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелее.

Он и сам не понимал, как удалось ему солгать и скрыть свое волнение, как он справился с собой и остался внешне спокойным, чувствуя, что весь мир рушится и разваливается на куски. Почему рука его не задрожала, когда он читал письмо и каждое слово принимал точно удар кинжалом в сердце? Угловатый, ещё детский почерк с сильным нажимом…

«Изабель! Моя малышка, как ты могла это сделать?!.»

Глаза защипало. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниель, с таким радушием принимаемый в его доме, Даниель, которому он верил, как самому себе, этот Даниель воспользовался наивностью глупой молоденькой девушки.

Да, наивностью глупой молоденькой девушки!

Теперь гнев вытеснил печаль из его растревоженного сердца.

– Ну, подлец! Ну, подлая свинья!

Морис включил мотор и помчался. Он несся, как безумный. Ему словно доставляло удовольствие на каждом повороте рисковать жизнью. В Мендон-ла-Форэ пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрее и быстрее летел он домой, будто опьяненный скоростью. – Но уличное движение становилось все интенсивнее. После Севрского моста, уже в черте города, ему пришлось волей-неволей сбросить газ. Поскольку гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в кипящей кастрюле. Морис проскочил на красный свет и даже не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Но вот, наконец, – улица Кошуа.

Он бегом припустился через сад и, перепрыгивая через ступеньки, влетел по лестнице.

– Изабель!

Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жана-Люка не было.

– Скажи мне, что это неправда!

– Что, папа?

Она посмотрела на него невинным голубым взором. Он помедлил, но затем перед его глазами опять возникло письмо.

– Ты и Даниель… «Мой Тристан», «твоя Изольда»…

Испуг на ее лице доказал, что он не ошибся.

– Ты была его любовницей!

Изабель встала и, хотя вся залилась краской, глаз не опустила.

– В результате я с ним порвала.

– Как же ты дошла до такого? В твоем возрасте! Тебе не было стыдно?

– Мне девятнадцать лет, – возразила она агрессивным тоном.

– Тогда тебе не исполнилось и восемнадцати. Он годился тебе в отцы. – Чудовищность их связи потрясла Мориса, – Зачем ты это сделала? Зачем?

– Все уже кончилось, – повторила она, отворачиваясь. – Давным-давно.

– Как только он познакомился а Валери?

– Да.

– Значит, вы могли обмениваться с ней опытом.

Говоря это, Морис почувствовал горький привкус во рту. Он понял, что зашел слишком далеко, но ему не хватало сил владеть собой. Он так высоко ценил свою дочь. Она была для него воплощением чистоты. Тем сильнее стала горечь разочарования. Он схватил Изабель за плечи.

– Я должен знать все, – потребовал он. – Все… – Морис не видел, как на глазах ее выступили слезы: он не хотел смотреть на Изабель, – Сколько времени это продолжалось?

– Пять месяцев.

– Он обещал на тебе жениться?

– Нет.

– И ты все же… свою… свою… – Он не находил слов. – Ты вела себя, как… как…

– Как дура, – закончила Изабель бесцветным голосом. – Да, как дура.

– Значит, ты его сильно любила?

– Да, тогда мне так казалось. Но потом я поняла, что все было только пустыми посулами.

– Какими посулами? – Морис так сильно сдавил ее руки, что она застонала. – Ты же говорила, что он не обещал на тебе жениться, Что же тогда?

– Ах, папа…

– Отвечай! – Он безжалостно усилил нажим на ее запястья. – Отвечай, черт возьми!