За мной следят дым и песок

— Как счастлива моя мамочка, что мне можно отпускать распоряжения и ориентировать — и ни к чему переходить поле жизни по-пластунски, как вам… — и в сторону, на вздохе, сбивая с рукава пыль или снимая соломку: — Правда, весьма огорчилась бы, что я живу в антисанитарных условиях… не практичней собаки.

А где и как переходил он стремительно слепнущую и каменеющую провинцию, тем более — с кем? Забросившую крючки ночь — над скатами селения и леса? Подробности в персональном досье, а вам — отставить стеснение в груди, любовные тягости, влечение к чистой красоте, не вполне чистое, проверку связей подозреваемого… Открываемся в отречении. В стоицизме, с которым сентябрь, воронящий то одни, то другие свои пожитки — или то, что от них запомнилось, стоит и увлеченно листает деревья… Иллюстрируем свою бескорыстную сторону: радеем о продовольственных запасах родины, ее неохватных житницах. Одержимость — припасать впрок, склеивать и приумножать. Если отогнутая ветром завеса выплеснула прекрасное — в полчетверти, таковое не в каждом ли завитке? Исцеление — не в каждой щепке креста Господня? Вам достался Пастухов, проводящий некоторые земледельческие работы — временно и на время, а также серия его высказываний — о том же. И если отношение Пастухова к сельскому труду не просвечено, высказывания не сверены с правдами, возможно, еще не час полноты — или образ не имеет законченной формы.

Ловцы провиантов, сторонники изобилия, новые поселяне просыпались — тоже на четверть, или переступали в следующий сон — на Дороге Захолустных, в группе закаливания — в драных одеждах, в подожженных первой зарей листопадах — и сверху, и в насыпях, и по вертикалям: иные обрушенные листы не спешили ниц, но реяли, итого — огненное кольцо, и наверняка рыжая глиняная дорога казалась себе — прыгающим сквозь круг пламени львом…

Вырванный листаж, чертежи, списки и сноски братались шелестами, фарфоровыми рокотами и глоссолалией, валерами меда, шарлаха и старых газет — или их душком, и отпущенный в скрипках дубовый лист сцеживал спесь пред трезубцами клена, березовые ромбы сглатывали углы и пересыпались в липовые сердечки, в ивовое нытье, запекшиеся перья рябин и в прочую мутовку. Брошено на сожжение и смешало — сюжеты, героев, идеи… ничего неношеного и ненадеванного.

Смельчаки земли и эфира — на плитах полей, и держащаяся над всеми высота, состязание облаков в маневренности, и держащаяся краткость человеков — и маневренность перемен: рядом черные жилы угомонившейся пашни пшеничной, возносимая в винт солома и триколоры увядания — ирга в напудривших макушку багрянцах, но с желтым кушаком и подолами зелени. Властитель скрыт — редюитами дня. Которые вдруг теряли раж, слабели в плотности — и открывали Пастухова, но — скоропреходящего. Несравненного Джокера — врывался то в ряды ученых лямочников и крючников, в рукопашную с корзинами, переполненными бадьями, бочками, зашвыривая их — в пасть кита, в раззявленный исполинский кузов, в закрома. То в землемеры — и огромным голенастым угольником, деревянным циркулем вымерял раздольное вчерашнее — и скромное сегодняшнее, и скудость завтра. И уже — на выручке откатившейся барышни, перетягивание аутсайдеров, почти покровительство, и, буквально касаясь подшефной локтем, наполняет ее чашу — картофельным счастьем… очищает ее дорожку — побежавшим пламенем. Тут увязшие в раскопках мудрые девы заводились косить очами. В Пастухова летел картофельный самородок — и требовал внимания. Несравненный справлялся через плечо:

— У вас что-то случилось? В любом случае перестали раскидывать ценный продукт! — и вполголоса, мечтательно: — Свернули кошмар и не дергаем папу за бороду, а кровать за балдахин! Не открываем им глаза на мазил, кто швыряют в кладовые — с отклонением в четверть поля!

Трапезная, с утра протянувшая над кормящим окном — латиницу, уголь: Sero venientibus ossa, разволынившая кашу и чай — на многоглавых, многочленных столах, в последней за день, вечерней версии превращалась в мусейон Мельпомены, дозволив любоваться Пастуховым — официально, созерцать — подбивающего операции, маневры и освещенные пересечения территории, учреждающего в ней новые подвиги, вы должны открыть свое сердце — благородной задаче… священной — до последней капли и разительной в совпадении места с временем.

— Сегодня собрали — на гарнир одной куцей и низкорослой улице. Но предвкушаю, что завтра вашу атаку мертвых — не остановить! — говорил Пастухов. — И перебей вы меня на этой грезе, мне станет горько.