За мной следят дым и песок

Прожженный был культ Пастухова! Кто-то видел колхозное начальство? Замуровано в страду, в путину, не удостоено ока приезжих, определивших — единоличного властителя провинции. Сомкнувших — и верховенство, и несравненную красоту, к тому же поддержаны деканатом и ректоратом, и всеми церквями. Не дичь ли — повиноваться любому? Но любому слову — Пастухова… Расходящиеся по детям праха — прельщение, зачарованность… прикасаться — в белых перчатках, а ваши по локоть — скверна и персть! Попасть под влияние ястребов — и очертя голову поклоняться прекрасному, и обмирать, раболепствовать, нервно отсчитывать — ежедневный подрыв территории на лист, на третий, десятый: календарные, взапуски порывающие с деревьями. Распустившими длани — и налагают на головы человечьи, воловьи, гусиные, тынные… Сбивать с ноги — Фата-Моргану и ее фатов, кто хватают в охапку сборчатые барочные, вспененные облачения и мечут номерки — очинившему клювы гардеробу, и мажут. Очинив воздух — метущимися мазками пурпура, охры и черняди, и чаевыми.

Побоку повинности протагониста и вежливости: с двух шагов выболтать кому-то — или забывшемуся себе — великолепную миссию своих промельков, представительство всполохов в наэлектризованной повести: похитить с небес огонь или независимость для любезной отчизны, поставить галерею живописных шедевров… портретную аллею передовиков? В складках может взблеснуть инструмент — меч, свиток, иной прибор. Заполучить кисмет и уже не гадать, что собирать: слова, камни, снедь.

Вариант: повторяющиеся девы щебечущие оглашают — сотворение героем чуда: семь корзин с уловом повторены — десять раз и семью девять.

Расстаравшийся в скромности Пастухов преломлял чудо — на всех, оставим празднолюбие и во все руки набавляем, накидываем переполнение — ведрам, мешкам, тазам, кузовам, шапкам, каскам, комодам, роялям и что за тара у нас еще водится? Напотчуем тьмы мужей и жен, молодых и старых, и детей, и закрома и грезы — бубенцами любвеобильной овощи, усиленной, как те щебетуньи и те вертушки — чудесным тиражом: насытим и пресытим!

Барышни едва из школярских одна другой краше, в компании — на перекрестке торговых путей из Европы в Индию и Африку… По крайней мере, в перекрестных взглядах аборигенов, возжелавших вырвать свою амфибию или трактор — из дождей и, бросив рокоты и вывернувшую клубни, тарелки, сковородки струю кильватера, сойти из рубки — в сухой надел, сладко курящийся.

Из простака аборигена, искавшего общих мест с залетными цыпами и дрипами и тоже задавшего дым — вашему запрягающему — или фимиам? — чертову Пастуху: пришел и увидел, что бражничают — и что брезгуют колодезной водой, а кружек с хмелем — море, и, заслушивая песни свободе, здешние гармонизации, бородатый пришлец П. доставал из кармана финский нож и, продолжая слушать, подбрасывал на ладони и задумчиво пробовал лезвие, несомненно, прозванивая, куда войдет. Фрагмент — не о перетрусивших вольных детях Вакха, а о вашем, к сожаленью, незнании, что в прошлом месяце тут подрезали энтузиаста, и о вашем согласии, что огорчительно — столь накоротке встретить нож!

И вновь пришел Прекрасный в поле забот своих, и нашел — сбившихся от работ к дыму, и высекал мимоходом из огнива пламя, чтоб галантно поднести — примкнувшей к воскурениям новой саботажнице, одновременно с призывом:

— Больше горения! — и с напоминанием: — Наш стиль — встала в борозду и понеслась вперед, как ракета!

Полевой аврал, трехнедельное бдение, рабский труд на плантации подло гнул и свинчивал нежных и хрупких, волочил в колодках картошки — к мерехлюндиям, к скорбным патетическим репликам — к умывальникам на сумрачном входе в ужинный порцион: — Кошмар, у меня грязные руки — даже в темноте!.. К хулиганскому осквернению глагола… Но это ли мор — против нестерпимой прелести Эндимиона? Другие кавалеры, ловцы картофеля, соскакивали — в апрош, в пустотелые… кто уже в шаге — ученые мужи, просветители, журналисты, подписанты собственных повелений и резолюций… Не зря полнолунный безумец с деревянной куклой, сносимый — в окраины, в каймы, в карликовую флору, подыгрывал — уходящему поезду, собравшему пустоту, и провидел — аэропорт тех лет, сплошное зарево огней, и чувствовал, что летит за борт любви своей… Конечно, не догнавшим признание шалопаям, перепадала — остаточная сердечность. Случайное, осколочное. Как барышням — проходные тирады Пастухова, чтоб сказал главное — не сейчас, не здесь и не вам.

Несравненный взирал на своих поклонниц — с пониманием. С участием — на облако заблудших овец, ни одной предпочтенной: замарашки, грязнухи в ненастных одеждах, лимита. Пастухов обрывал себя — на разработке назначения, на исполнении возложенного, и по возможности неоспоримо. Не спрашиваем — об увлеченности его поручением и закрываем уши на скользнувшую крамолу: