За мной следят дым и песок

Не всегда получается сделать вовремя — и вообще то, что нужно, но мы над этим работаем. И жена, данная Нахману первой, была — первой в женах, свет весеннего дня, гимн радостям, и не собрать примул весны, ни доброты ее и веселья, раскатившихся — к краю бездны, а может, и там кипят цветы весны… Правда, муж Глобулярный-Хавин с глазами неприязни не слишком цеплялся за жизнь — астмы, малярии, африканская проказа… что только ни надует с делянок вошедшего в ветер глобуса! Или надорвался вращать землю — и обескровлен и задушен, но тем привольней — в двух фургонных комнатах с неостановимого большака и на шестнадцатой доле народной кухни, тем шире — дорога в баню… тем шикарнее новые столпы дома: Геба Гиацинтоцветная, шумнолистная — и качающийся Нахман, скрипящий на накладной ноге — от солнца к луне, и поскольку скачущим ртам в строку — смех, нашпигован тысячей анекдотов — дворовые и крокодильи, смехач с клюкой — или с пикой скривившейся судьбы — не тихоход, но отчаянный гонщик, гонец отчаяния. Болид — с горбушку, зато гонит с лобового и заднего стекла — львиное Р-РР… Но раз в полгода яхонт Нахман отброшен бесплотной ногой — в военный госпиталь, посему то обгонит, то отстанет, но никак не поравняется со своей Гебой… Наконец, Старший Комедиант — и Младший Книжник, внуки обожания. Старший баловень Яков — пересочиняет и переигрывает от встречных до поперечных, вписан в пионерский театр и в торжественные походы длинной родни на спектакли. И закопавшийся в страницы М., из коих вырвет его — лишь вечный зов, и чтения не те, что предписаны… Наверняка и пишет, что-нибудь ерунду: рифмы или десятые марсианские хроники, пятидесятую войну миров, но одноклассные девы всегда готовы свести бездельника с нужным делом: добрый день, мы за Мишей, стране необходим металлолом… В выходном багете — принимающий Старший, схватившись за голову: — Как, страна загибается без лома, а наш так мало всего сломал?.. И новое здравствуйте: мы должны помочь Мише исправить алгебру! А чем старше интересанты, тем заунывней… Несминаемые манатки счастья, балкон резеды и душистого горошка, фирменный Хавин торт «Растрепка», и громадная медная чаша в верховьях стола, никого не желавшая выпустить и льющая огненную реку — то желтую, то черную, то зеленую, ссаживая в волну чаши островов, каждому — свой, струя в архаровских рожках, круговой орнамент раздутых щек — и весенних гостей, и летних, и в них острословца — не чета Нахману, апеллирует к Младшему — только на вы… я привык с писателями — на вы!.. И в том же медном отблеске островов — серое, в белой манишке, кошачье — на тайных ночных столовых бродах, и неразменная, как коза у Шагала, драгоценность в застолье: столетнее блюдечко с прекрасной японкой в прическе булавок, последний шалом от родительского крова — путешествующей во времени дочери Хаве, а от группы рыскучих — ближний сосед с мерным начислением в коридорный телефон: — Девяностый… девяносто второй… девяносто четвертый… девяносто пятый… двухтысячный… — с криком кому-то глухому: — Хочете обчее количество? — черт знает какого выхода… лишь бы не следующих неприятностей.